Онегин есть самое задушевное. Евгений онегин - энциклопедия русской жизни

«Евгений Онегин» - не только вершина творчества поэта, но и важнейшее событие в истории русской литературы. Роман стал первым произведением, в котором автору удалось создать широчайшую панораму действительности, раскрыть важнейшие проблемы своего времени. Восторженно о «Евгении Онегине» отозвался знаменитый русский критик В. Г. Белинский: «”Онегин” есть самое задушевное Пушкина, самое любимое дитя его фантазии, и можно указать слишком на немногие творения, в которых поэта отразилась бы с такою полнотою, светло и ясно, как отразилась в «Онегине» личность Пушкина. Здесь вся , вся душа, вся любовь его; здесь его чувства, понятия, идеалы… Не говоря уже об эстетическом достоинстве «Онегина», эта поэма имеет для нас, русских, огромное историческое и общественное значение». Еще Белинский назвал роман Пушкина «энциклопедией русской жизни», и с ним нельзя не согласиться: по произведению мы, живущие в двадцать первом веке, достаточно полно можем представить себе пушкинскую Россию, ее быт, идеалы, нравы, экономическую и культурную жизнь. Из романа мы узнаем, что в Россию за «лес и сало» ввозились предметы роскоши, а также всевозможные безделушки: «духи в граненом хрустале», «пилочки», «щетки тридцати родов»; что пьесы, шедшие тогда в театрах, пользовались успехом; что на сцене блистала «полувоздушная» Истомина…

Роман впечатляет широтой охвата действительности. В нем изображены и глухая помещичья провинция, и крепостная деревня, и барская Москва, и светский Петербург. На этом широком фоне даны автором все представители русской нации - от великосветского денди до крепостной крестьянки. География произведения начинается со столичного Петербурга. С самого утра трудовая жизнь здесь бьет ключом: «Встает купец, идет разносчик, на биржу тянется извозчик, с кувшином охтенка спешит…». Но жизни трудового народа тут же противопоставляет другую жизнь. Эта, другая, не начинается с зарей - утром она только заканчивается: балы, театры, рестораны… Именно такой уклад жизни в высшем свете, именно с этого начинает свою взрослую жизнь главный герой романа Онегин. И тут же автор высказывает нам свое отношение к хозяевам жизни, к «цвету столицы»:

• Тут был, однако, цвет столицы,
• И знать, и моды образцы,
• Везде встречаемые лицы,
• Необходимые глупцы…
• С иронией описывает Пушкин качества, ценившиеся в столичных салонах больше других, по которым судили о хороших манерах и уме человека:
• Он по-французски совершенно
• Мог изъясняться и писал;
• Легко мазурку танцевал
• И кланялся непринужденно;

Чего ж вам больше? Свет решил, Что он умен и очень мил. Сам Пушкин принадлежал к высшим аристократическим кругам, поэтому знал светскую жизнь прекрасно. Подобно Пушкину, главный герой в романе тратит свои лучшие годы на балы, пиры и развлечения, но так же, как и автору в свое время, Евгению скоро такое времяпрепровождение начинает надоедать. Главный герой начинает понимать, что эта жизнь пуста, что за «внешней мишурой» ничего нет.

Не обходит вниманием автор и провинциальное общество, быт которого - карикатура на высший свет. Глухость, ограниченность, узость интересов характерны для этих «поместных владетелей». Их разговоры не идут дальше сенокоса, вина, псарни. Книги для помещиков - «пустые игрушки», которым не стоит придавать значения. Поколение сменяется поколением, но в быту и нравах поместных дворян ничего не меняется. Они твердо придерживаются «привычек милой старины» и чудаком называют всякого, кто чем-то не похож на них. Во сне Татьяны Пушкин представляет этих людей в образах чудовищ. И это не случайно: автор показывает, что оскудевшие умом и опустившиеся помещики мало чем отличаются от животных.

Иронизирует Пушкин и над образованием, которое получали дворянские дети: «Мы все учились понемногу чему-нибудь и как-нибудь..,». Учиться за границей и владеть иностранным языком дворяне считают верхом образованности, в то время как знание родного языка, русского, не считается обязательным: Татьяна пишет возлюбленному письмо на французском языке, так как «она по-русски плохо.знала, журналов наших не читала и выражалася с трудом на языке своем родном».

Московское дворянство, по мнению Пушкина, сродни провинциальному, оно погрязло в сплетнях, клевете, лености и сытости: Все в них так бледно, равнодушно; Они клевещут даже скучно; В бесплодной сухости речей, Расспросов, сплетен и вестей Не вспыхнет мысли в целы сутки, Хоть невзначай, хоть наобум…

Показывает Пушкин и угнетенность, бесправное положение крестьян в крепостной России. Мать Татьяны так же запросто, как ходила в баню и солила грибы, с жестокостью избивала служанок, отдавала в солдаты подвластных ей крестьян. А когда посылала дворовых девушек собирать ягоды, велела им петь - рты у них были заняты, и есть ягоды они не могли. А горькая судьба старой няни Татьяны - разве не еще один пример жестокости и бездушия: против ее воли девочку в тринадцать лет выдали замуж!

Роман дочитан. Такое впечатление, что объехал всю Россию начала девятнадцатого века, что увидел все собственными глазами: посещал петербургские салоны, участвовал в светских беседах, пил чай с вареньем у Лариных, любовался грустными глазами Татьяны, видел ее смущенную улыбку… Не это ли самая высокая оценка авторскому мастерству? Еще раз хочу вспомнить Белинского, который писал: «Пусть идет время и приводит с собой новые потребности, пусть растет русское общество и обгоняет «Онегина»: как бы далеко оно ни ушло, всегда будет оно любить эту поэму, всегда будет останавливать на ней исполненный любви и благодарности взор…».

«Евгений Онегин» есть самое задушевное произведе-

ние Пушкина, самое любимое дитя его фантазии, и мож-

но указать слишком на немногие творения, в которых

личность поэта отразилась бы с такою полнотою, светло

и ясно, как отразилась в «Онегине» личность Пушкина.

Прежде всего в «Онегине» мы видим поэтически вос-

произведённую картину русского общества, взятого в од-

ном из интереснейших моментов его развития. С этой

точки зрения «Евгений Онегин» есть поэма историче-

екая в полном смысле этого слова, хотя в числе его героев

нет ни одного исторического лица. В ней Пушкин явля-

ется не просто поэтом только, но и представителем впер-

вые пробудившегося общественного самосознания: за-

слуга безмерная!

«Евгений Онегин» был первым национально-художе-

ственным произведением. Молодой поэт понял, что вре-

мя эпических поэм давно-давно прошло и что для изо-

бражения современного общества, в котором проза жиз-

ни так глубоко проникла в самую поэзию жизни, нужен

роман, а не эпическая поэма. Он взял ту жизнь, как она

есть, взял её со всем холодом, со всею её прозою и пош-

лостью. И такая смелость была бы менее удивительною,

если бы роман затеян был в прозе; но писать подобный

роман в стихах в такое время, когда на русском языке не

было ни одного порядочного романа и в прозе, - такая

смелость, оправданная огромным успехом, была несом-

ненным свидетельством гениальности поэта. (По В. Г.

Белинскому.)

Обломов есть лицо не совсем новое в нашей литерату-

ре; но прежде оно не выставлялось перед нами так просто

и естественно, как в романе Гончарова. Чтобы не захо-

дить слишком далеко в старину, скажем, что родовые

черты обломовского типа мы находим ещё в Онегине, а

затем несколько раз встречаем их повторение в лучших

наших литературных произведениях.

В чём заключаются главные черты обломовского ха-

рактера? В совершенной инертности, происходящей от

его апатии ко всему, что делается на свете. Причина же

апатии заключается отчасти в его внешнем положении,

отчасти же в образе его умственного и нравственного раз-

Умственное развитие Обломовых тоже, разумеется,

направляется их внешним положением. Как в первый

раз они взглянут на жизнь навыворот, так уж потом до

конца дней своих не могут достигнуть разумного пони-

мания своих отношений к миру и к людям. С детства

укоренившееся воззрение всё-таки удержится где-ни-

будь в уголку и беспрестанно выглядывает оттуда, ме-

шая всем новым понятиям и не допуская их уложиться

на дно души. И делается в голове какой-то хаос: иной раз

человеку и решимость придёт сделать что-нибудь, да не

знает он, что ему начать, куда обратиться.

И не мудрено: нормальный человек всегда хочет толь-

ко того, что может сделать; зато он немедленно и делает

всё, что захочет. А Обломов, он не привык делать что-ни-

будь, следовательно, не может хорошенько определить,

что он может сделать и чего нет, - следовательно, не

может и серьёзно, деятельно захотеть чего-нибудь.

(По Н. А. Добролюбову.)

Бульба повёл сыновей своих в светлицу, откуда про-

ворно выбежали две красивые девки-прислужницы.

Светлица была убрана во вкусе времени, о котором

живые намёки остались только в песнях да народных ду-

мах, уже не поющихся более на Украине бородатыми

старцами-слепцами; во вкусе того бранного, трудного

времени, когда начались разыгрываться схватки и бит-

вы на Украине.

Всё было чисто вымазано цветной глиной. На сте-

нах - сабли, нагайки, сетки для птиц, невода и ружья,

хитро обделанный рог для пороху, золотая уздечка на

коня и путы с серебряными бляхами. Окна были малень-

кие, с круглыми тусклыми стёклами, которые встреча-

ются ныне только в старинных церквах. Вокруг окон и

дверей были украшения из дерева. На полках по углам

стояла разная утварь: кувшины, бутылки и фляжки зе-

лёного и синего стекла, разные серебряные кубки, позо-

лоченные чарки всякой работы: венецианской, турец-

кой, черкесской, зашедшие в светлицу Бульбы всякими

путями через третьи и четвёртые руки, что было весьма

обыкновенно в те удалые времена. Берестовые скамьи

вокруг всей комнаты; огромный стол под образами в па-

радном углу; широкая печь с запечьями, уступами и вы-

ступами, покрытая пёстрыми изразцами, - всё это было

очень знакомо нашим двум молодцам, приходившим

каждый год на каникулярное время. (По Н. В. Гоголю.)

Базаров с Аркадием уезжали на другой день. С утра

уже всё в доме приуныло: у Анфисушки посуда из рук

валилась, даже Федька недоумевал и кончил тем, что

снял сапоги. Василий Иванович суетился больше, чем

когда-либо: он, видимо, храбрился, громко говорил и

стучал ногами, но лицо его осунулось, и взгляды посто-

янно скользили мимо сына. Арина Власьевна плакала,

она совсем растерялась и не совладала бы с собой, если

бы муж рано утром целые два часа её не уговаривал.

Когда же Базаров после неоднократных обещаний

вернуться никак не позже месяца вырвался, наконец, из

удерживавших его объятий и сел в тарантас, когда лоша-

ди тронулись, и колокольчик зазвенел, и колёса заверте-

лись, и вот уж глядеть вслед было незачем, и пыль улег-

лась, и Тимофеич, весь сгорбленный и шатаясь на ходу,

поплёлся назад, в свою каморку, когда старички остались

одни в своём, тоже как будто подряхлевшем доме, - Васи-

лий Иванович, ещё за несколько мгновений молодцевато

махавший платком на крыльце, опустился на стул и уро-

нил голову на грудь. «Бросил, бросил нас, - залепетал

он, - бросил, скучно ему стало с нами. Один, как перст,

теперь один!» - повторил он несколько раз и каждый

раз выносил вперёд свою руку с отделённым указатель-

ным пальцем. (По И. С. Тургеневу.)

Стояла тяжёлая июльская жара. Не остывшие после

душной ночи камни улиц, домов и железо крыш отдава-

ли своё тепло в неподвижный воздух. Поднимавшийся

изредка ветер приносил откуда-то издалека запах масля-

ной краски. Народу на улицах почти не было, а те, кто

были, старались идти в тени домов. Только мрачные по-

лицейские, уныло переминаясь, стояли посреди улиц, да

конки, запряжённые лошадьми, звеня, прокатывались

вверх и вниз.

В остроге шла усиленная работа по сдаче и приёмке

отправляемых арестантов. В отправлявшейся партии

было семьсот шестнадцать мужчин и восемьдесят пять

«Да что же это, конца не будет! - говорил конвойный

начальник. - Откуда вы их набрали столько?» - «Ну,

что стали? Подходи!» - крикнул конвойный на ещё не

проверенных смотрителем арестантов.

В полдень за воротами послышалось бряцанье цепей,

большой толпы. С громом отворились ворота, и парами

стали выходить арестанты, волоча связанные цепями но-

ги. Когда арестантов вновь пересчитали, конвойный офи-

цер скомандовал: «Партия, марш!» Солдаты брякнули

ружьями, арестанты, сняв шапки, стали креститься, и

партия, окружённая конвойными, тронулась, подымая

пыль закованными в цепи ногами. (По Л. Н. Толстому.)

Пехотные полки, застигнутые врасплох, выбегали из

леса, и, смешиваясь друг с другом, роты уходили враз-

бивку беспорядочными толпами. Один солдат на ходу

в испуге проговорил страшное на войне и бессмысленное

слово «отрезали», и вслед за тем слово вместе с чувством

страха сообщилось всей массе.

Обошли! Отрезали! Пропали! - кричали вполови-

ну приглушённые артиллерийскими раскатами голоса

Полковой командир в ту самую минуту, как он услы-

хал нараставшую стрельбу и крик сзади, понял, что слу-

чилось что-нибудь ужасное с его полком, и, позабыв про

опасность и чувство самосохранения, поскакал к полку

под градом пуль. Он желал одного: исправить во что бы

то ни стало ошибку, чтобы не быть виновным ему, ни

в чём не замеченному, примерному офицеру.

Счастливо проскакав между французами, он подска-

кал к некошеному лугу за лесом, через который бежали

наши и, не слушаясь команды, спускались под гору.

Несмотря на отчаянный крик поравнявшегося с ними

полкового командира, несмотря на его разъярённое, баг-

ровое от жары лицо и махание шпагой, солдаты всё бе-

жали, разговаривали, стреляли в воздух и не слушали

Генерал оглянулся в отчаянии. Адъютант, с простре-

ленным навылет плечом, раненный в руку, с разбегу ос-

тановил лошадь и стоял как вкопанный. На его загоре-

лом, обветренном лице был написан ужас. Всё казалось

потерянным.

Но в эту минуту французы, наступавшие на наших,

вдруг, без видимой причины, побежали назад, скрылись,

и, сомкнувшись, в лесу показались русские стрелки. Это

была рота Тимохина, которая одна в лесу удержалась

в порядке и, засев в канаву у леса, неожиданно атакова-

ла французов.

Бегущие возвратились, батальоны собрались, и фран-

цузы, разделившие было на две части войска левого

фланга, на мгновение были оттеснены. Резервные

части успели соединиться, и беглецы остановились.

(По Л. Н. Толстому.)

«Онегин» есть самое задушевное произведение Пушкина, самое любимое дитя его фантазии, и можно указать слишком на немногие творения, в которых личность поэта отразилась бы с такою полнотою, светло и ясно, как отразилась в «Онегине» личность Пушкина.

Здесь вся жизнь, вся душа, вся любовь его; здесь его чувства, понятия, идеалы. Оценить такое произведение – значит оценить самого поэта во всем объеме его творческой деятельности. Не говоря уже об эстетическом достоинстве «Онегина», эта поэма имеет для нас, русских, огромное историческое и общественное значение.

Прежде всего в «Онегине» мы видим поэтически воспроизведенную картину русского общества, взятого в одном из интереснейших моментов его развития. С этой точки зрения «Евгений Онегин» есть поэма историческая в полном смысле слова, хотя в числе ее героев нет ни одного исторического лица. Историческое достоинство этой поэмы тем выше, что она была на Руси и первым и блистательным опытом в этом роде. В ней Пушкин является не просто поэтом только, но и представителем впервые пробудившегося общественного самосознания: заслуга безмерная!

Но немногие согласятся с вами, и для многих покажется странным, если вы скажете, что первая истинно национально‑русская поэма в стихах была и есть «Евгений Онегин» Пушкина и что в ней народности больше, нежели в каком угодно другом русском народном сочинении. А между тем это такая же истина, как и то, что дважды два – четыре. Если ее не все признают национальною – это потому, что у нас издавна укоренилось престранное мнение, будто бы русский во фраке или русская в корсете – уже не русские и что русский дух дает себя чувствовать только там, где есть зипун, лапти, сивуха и кислая капуста.

Пора, наконец, догадаться, что, напротив, русский поэт может себя показать истинно национальным поэтом, только изображая в своих произведениях жизнь образованных сословий: ибо, чтоб найти национальные элементы в жизни, наполовину прикрывшейся прежде чуждыми ей формами, – для этого поэту нужно и иметь большой талант и быть национальным в душе. «Истинная национальность (говорит Гоголь) состоит не в описании сарафана, но в самом духе народа; поэт может быть даже и тогда национален, когда описывает совершенно сторонний мир, но глядит на него глазами своей национальной стихии, глазами всего народа, когда чувствует и говорит так, что соотечественникам его кажется, будто это чувствуют и говорят они сами». Разгадать тайну народной психеи – для поэта значит уметь равно быть верным действительности при изображении и низших, и средних, и высших сословий. Кто умеет схватывать резкие оттенки только грубой простонародной жизни, не умея схватывать более тонких и сложных оттенков образованной жизни, – тот никогда не будет великим поэтом и еще менее имеет право на громкое титло национального поэта. Великий национальный поэт равно умеет заставить говорить и барина, и мужика их языком.

И первым таким национально‑художественным произведением был «Евгений Онегин» Пушкина. В этой решимости молодого поэта представить нравственную физиономию наиболее оевропеившегося в России сословия нельзя не видеть доказательства, что он был и глубоко сознавал себя национальным поэтом. Он понял, что время эпических поэм давным‑давно прошло и что для изображения современного общества, в котором проза жизни так глубоко проникла самую поэзию жизни, нужен роман, а не эпическая поэма.

Он взял эту жизнь, как она есть, не отвлекая от нее только одних поэтических ее мгновений; взял ее со всем холодом, со всею ее прозою и пошлостию. И такая смелость была бы менее удивительною, если бы роман затеян был в прозе; но писать подобный роман в стихах в такое время, когда на русском языке не было ни одного порядочного романа и в прозе, – такая смелость, оправданная огромным успехом, была несомненным свидетельством гениальности поэта. Пушкин писал о России и для России, – и мы видим признак его самобытного и гениального таланта в том, что, верный своей натуре, совершенно противоположной натуре Байрона, и своему художническому инстинкту, он далек был от того, чтобы соблазниться создать что‑нибудь в байроновском роде, пиша русский роман. Сделай он это – и толпа превознесла бы его выше звезд… Но, повторяем, Пушкин как поэт был слишком велик для подобного шутовского подвига, столь обольстительного для обыкновенных талантов. Он заботился не о том, чтоб походить на Байрона, а о том, чтоб быть самим собою и быть верным той действительности, до него еще непочатой и нетронутой, которая просилась под перо его. И зато его «Онегин» – в высшей степени оригинальное и национально‑русское произведение.

Содержание «Онегина» так хорошо известно всем и каждому, что нет никакой надобности излагать его подробно. Но, чтоб добраться до лежащей в его основании идеи, мы расскажем его в этих немногих словах. Воспитанная в деревенской глуши молодая, мечтательная девушка влюбляется в молодого петербургского – говоря нынешним языком – льва, который, наскучив светскою жизнию, приехал скучать в свою деревню. Она решается написать к нему письмо, дышащее наивной страстью; он отвечает ей на словах, что не может ее любить и что не считает себя созданным для «блаженства семейной жизни». Потом из пустой причины, Онегин вызван на дуэль женихом сестры нашей влюбленной героини и убивает его. Смерть Ленского надолго разлучает Татьяну с Онегиным. Разочарованная в своих юных мечтах, бедная девушка склоняется на слезы и мольбы старой своей матери и выходит замуж за генерала, потому что ей было все равно, за кого бы ни выйти, если уж нельзя было не выходить ни за кого. Онегин встречает Татьяну в Петербурге и едва узнает ее: так переменилась она, так мало осталось в ней сходства между простенькою деревенскою девочкою и великолепною петербургскою дамою. В Онегине вспыхивает страсть к Татьяне; он пишет к ней письмо, и на этот раз уже она отвечает ему на словах, что хотя и любит его, тем не менее принадлежать ему не может – по гордости добродетели. Вот и все содержание «Онегина». Многие находили и теперь еще находят, что тут нет никакого содержания, потому что роман ничем не кончается. В самом деле, тут нет ни смерти (ни от чахотки, ни от кинжала), ни свадьбы – этого привилегированного конца всех романов, повестей и драм, в особенности русских. Сверх того, сколько тут несообразностей! Пока Татьяна была девушкою, Онегин отвечал холодностию на ее страстное признание; но когда она стала женщиною, – он до безумия влюбился в нее, даже не будучи уверен, что она его любит. Неестественно, вовсе неестественно! А какой безнравственный характер у этого человека: холодно читает он мораль влюбленной в него девушке, вместо того, чтобы взять да тотчас и влюбиться в нее самому и потом, испросив по форме у ее дражайших родителей их родительского благословения, навеки нерушимого, совокупиться с нею узами законного брака и сделаться счастливейшим в мире человеком. Потом: Онегин ни за что убивает бедного Ленского, этого юного поэта с золотыми надеждами и радужными мечтами, и хоть бы раз заплакал о нем или по крайней мере проговорил патетическую речь, где упоминалось бы об окровавленной тени и проч. Так или почти так судили и судят еще и теперь об «Онегине» многие из «почтеннейших читателей»; по крайней мере нам случалось слышать много таких суждений, которые во время оно бесили нас, а теперь только забавляют.

Мы начали статью с того, что «Онегин» есть поэтически верная действительности картина русского общества в известную эпоху. Картина эта явилась вовремя, то есть именно тогда, когда явилось то, с чего можно было срисовать ее, – общество.

Мы уже коснулись содержания «Онегина»; обратимся к разбору характеров действующих лиц этого романа. Несмотря на то, что роман носит на себе имя своего героя, – в романе не один, а два героя: Онегин и Татьяна. В обоих их должно видеть представителей обоих полов русского общества в ту эпоху. Обратимся к первому. Поэт очень хорошо сделал, выбрав себе героя из высшего круга общества. Онегин – отнюдь не вельможа (уже и потому, что временем вельможества был только век Екатерины II); Онегин – светский человек. Высший круг общества был в то время уже в апогее своего развития; притом светскость не помешала Онегину сойтись с Ленским – этим наиболее странным и смешным в глазах света существом. Правда, Онегину было дико в обществе Лариных; но образованность еще более, нежели светскость, была причиною этого. Не спорим, общество Лариных очень мило, особенно в стихах Пушкина; но нам, хоть мы и совсем не светские люди, было бы в нем не совсем ловко, – тем более, что мы решительно неспособны поддержать благоразумного разговора о псарне, о вине, о сенокосе, о родне же.

Большая часть публики совершенно отрицала в Онегине душу и сердце, видела в нем человека холодного, сухого и эгоиста по натуре. Нельзя ошибочнее и кривее понять человека! Этого мало: многие добродушно верили и верят, что сам поэт хотел изобразить Онегина холодным эгоистом. Это уже значит – имея глаза, ничего не видеть. Светская жизнь не убила в Онегине чувства, а только охолодила к бесплодным страстям и мелочным развлечениям.

Из этих стихов мы ясно видим, по крайней мере, то, что Онегин не был ни холоден, ни сух, ни черств, что в душе его жила поэзия и что вообще он был не из числа обыкновенных, дюжинных людей. Невольная преданность мечтам, чувствительность и беспечность при созерцании красот природы и при воспоминании о романах и любви прежних лет – все это говорит больше о чувстве и поэзии, нежели о холодности и сухости. Дело только в том, что Онегин не любил расплываться в мечтах, больше чувствовал, нежели говорил, и не всякому открывался. Озлобленный ум есть тоже признак высшей натуры, потому что человек с озлобленным умом бывает недоволен не только людьми, но и самим собою. Дюжинные люди всегда довольны собою, а если им везет, то и всеми. Жизнь не обманывает глупцов; напротив, она все дает им, благо немногого просят они от нее – корма, пойла, тепла да кой‑каких игрушек, способных тешить пошлое и мелкое самолюбьице. Разочарование в жизни, в людях, в самих себе (если только оно истинно и просто, без фраз и щегольства нарядною печалью) свойственно только людям, которые, желая «многого», не удовлетворяются «ничем». Читатели помнят описание (в VII главе) кабинета Онегина: весь Онегин в этом описании. Особенно поразительно исключение из опалы двух или трех романов,

В которых отразился век,

И современный человек

Изображен довольно верно

С его безнравственной душой,

Себялюбивой и сухой,

Мечтанью преданной безмерно,

С его озлобленным умом,

Кипящим в действии пустом.

Скажут: это портрет Онегина. Пожалуй, и так; но это еще более говорит в пользу нравственного превосходства Онегина, потому что он узнал себя в портрете, который, как две капли воды, похож на столь многих, но в котором узнают себя столь немногие, а большая часть «украдкою кивает на Петра». Онегин не любовался самолюбиво этим портретом, но глухо страдал от его поразительного сходства с детьми нынешнего века. Не натура, не страсти, не заблуждения личные сделали Онегина похожим на этот портрет, а век.

Связь с Ленским – этим юным мечтателем, который так понравился нашей публике, всего громче говорит против мнимого бездушия Онегина. Онегин презирал людей,

Но правил нет без исключений:

Иных он очень отличал,

И вчуже чувства уважал.

Он слушал Ленского с улыбкой,

Поэта пылкий разговор,

И ум, еще в сужденьях зыбкий,

И вечно вдохновенный взор, –

Онегину все было ново;

Он охладительное слово

В устах старался удержать

И думал: глупо мне мешать

Его минутному блаженству;

И без меня пора придет;

Пускай покамест он живет

Да верит мира совершенству;

Простим горячке юных лет

И юный жар и юный бред.

Дело говорит само за себя: гордая холодность и сухость, надменное бездушие Онегина как человека произошли от грубой неспособности многих читателей понять так верно созданный поэтом характер.

Онегин – не Мельмот, не Чайльд‑Гарольд, не демон, не пародия, не модная причуда, не гений, не великий человек, а просто – «добрый малый, как вы да я, как целый свет». Поэт справедливо называет «обветшалою модою» везде находить или везде искать все гениев да необыкновенных людей. Повторяем: Онегин – добрый малый, но при этом недюжинный человек. Он не годится в гении, не лезет в великие люди, но бездеятельность и пошлость жизни душат его; он даже не знает, чего ему надо, чего ему хочется; но он знает, и очень хорошо знает, что ему не надо, что ему не хочется того, чем так довольна, так счастлива самолюбивая посредственность. И за то‑то эта самолюбивая посредственность не только провозгласила его «безнравственным», но и отняла у него страсть сердца, теплоту души, доступность всему доброму и прекрасному. Вспомните, как воспитан Онегин, и согласитесь, что натура его была слишком хороша, если ее не убило совсем такое воспитание. Блестящий юноша, он был увлечен светом, подобно многим; но скоро наскучил им и оставил его, как это делают слишком немногие. В душе его тлелась искра надежды – воскреснуть и освежиться в тиши уединения, на лоне природы; но он скоро увидел, что перемена мест не изменяет сущности некоторых неотразимых и не от нашей воли зависящих обстоятельств.

Мы доказали, что Онегин не холодный, не сухой, не бездушный человек, но мы до сих пор избегали слова эгоист, – и так как избыток чувства, потребность изящного не исключают эгоизма, то мы скажем теперь, что Онегин – страдающий эгоист. Эгоисты бывают двух родов. Эгоисты первого разряда – люди без всяких заносчивых или мечтательных притязаний; они не понимают, как может человек любить кого‑нибудь, кроме самого себя, и потому они нисколько не стараются скрывать своей пламенной любви к собственным их особам; если их дела идут плохо, они худощавы, бледны, злы, низки, подлы, предатели, клеветники; если их дела идут хорошо, они толсты, жирны, румяны, веселы, добры, выгодами делиться ни с кем не станут, но угощать готовы не только полезных, даже и вовсе бесполезных им людей. Это эгоисты по натуре или по причине дурного воспитания. Эгоисты второго разряда почти никогда не бывают толсты и румяны; по большей части это народ больной и всегда скучающий. Бросаясь всюду, везде ища то счастия, то рассеяния, они нигде не находят ни того, ни другого с той минуты, как обольщения юности оставляют их. Эти люди часто доходят до страсти к добрым действиям, до самоотвержения в пользу ближних; но беда в том, что они и в добре хотят искать то счастия, то развлечения, тогда как в добре следовало бы им искать только добра. Если подобные люди живут в обществе, представляющем полную возможность для каждого из его членов стремиться своею деятельностию к осуществлению идеала истины и блага, – о них без запинки можно сказать, что суетность и мелкое самолюбие, заглушив в них добрые элементы, сделали их эгоистами. Но наш Онегин не принадлежит ни к тому, ни к другому разряду эгоистов. Его можно назвать эгоистом поневоле.

Есть люди, которым если удастся что‑нибудь сделать порядочное, они с самодовольствием рассказывают об этом всему миру и таким образом бывают приятно заняты на целую жизнь. Онегин был не из таких людей: важное и великое для многих для него было не бог знает чем.

Случай свел Онегина с Ленским, через Ленского Онегин познакомился с семейством Лариных. Между тем как Онегин зевал – по привычке, говоря его собственным выражением, и нисколько не заботясь о семействе Лариных, – в этом семействе его приезд завязал страшную внутреннюю драму. Большинство публики было крайне удивлено, как Онегин, получив письмо Татьяны, мог не влюбиться в нее, – и еще более, как тот же самый Онегин, который так холодно отвергал чистую, наивную любовь прекрасной девушки, потом страстно влюбился в великолепную светскую даму? В том и другом случае он поступил равно ни нравственно, ни безнравственно. Этого вполне достаточно для его оправдания; но мы к этому прибавим и еще кое‑что. Онегин был так умен, тонок и опытен, так хорошо понимал людей и их сердце, что не мог не понять из письма Татьяны, что эта бедная девушка одарена страстным сердцем, алчущим роковой пищи, что ее душа младенчески чиста, что ее страсть детски простодушна и что она нисколько не похожа на тех кокеток, которые так надоели ему с их чувствами, то легкими, то поддельными.

В письме своем к Татьяне (в VIII главе) он говорит, что, заметя в ней искру нежности, он не хотел ей поверить (то есть заставил себя не поверить), не дал хода милой привычке и не хотел расстаться с своей постылой свободой. Но, если он оценил одну сторону любви Татьяны, в то же самое время он так же ясно видел и другую её сторону. Во‑первых, обольститься такою младенчески прекрасною любовью и увлечься ею до желания отвечать на нее значило бы для Онегина решиться на женитьбу. Но если его могла еще интересовать поэзия страсти, то поэзия брака не только не интересовала его, но была для него противна.

Если не брак, то мечтательная любовь, если не хуже что‑нибудь; но он так хорошо постиг Татьяну, что даже и не подумал о последнем, не унижая себя в собственных своих глазах.

Разлученный с Татьяною смертию Ленского, Онегин лишился всего, что хотя сколько‑нибудь связывало его с людьми:

Убив на поединке друга,

Дожив без цели, без трудов

До двадцати шести годов,

Томясь в бездействии досуга,

Без службы, без жены, без дел,

Ничем заняться не умел.

Им овладело беспокойство,

Охота к перемене мест

(Весьма мучительное свойство,

Немногих добровольный крест).

В двадцать шесть лет так много пережить, не вкусив жизни, так изнемочь, устать, ничего не сделав, дойти до такого безусловного отрицания, не перейдя ни через какие убеждения: это смерть! Но Онегину не суждено было умереть, не отведав из чаши жизни: страсть сильная и глубокая не замедлила возбудить дремавшие в тоске силы его духа. Встретив Татьяну на бале, в Петербурге, Онегин едва мог узнать ее: так переменилась она!

Письмо Онегина к Татьяне горит страстью; в нем уже нет иронии, нет светской умеренности, светской маски. Онегин знает, что он, может быть, подает повод к злобному веселью; но страсть задушила в нем страх быть смешным, подать на себя оружие врагу. И было с чего сойти с ума! По наружности Татьяны можно было подумать, что она помирилась с жизнью ни на чем, от души поклонилась идолу суеты – и в таком случае, конечно, роль Онегина была бы очень смешна и жалка. Но в свете наружность никого и ни в чем не убеждает: там все слишком хорошо владеют искусством быть веселыми с достоинством в то время, как сердце разрывается от судорог. Онегин мог не без основания предполагать и то, что Татьяна внутренне осталась самой собой, и свет научил ее только искусству владеть собою и серьезнее смотреть на жизнь. Ореол светскости не мог не возвысить ее в глазах Онегина: в свете, как и везде, люди бывают двух родов – одни привязываются к формам и в их исполнении видят назначение жизни, это – чернь; другие от света заимствуют знание людей и жизни, такт действительности и способность вполне владеть всем, что дано им природою. Татьяна принадлежала к числу последних, и значение светской дамы только возвышало ее значение как женщины. Притом же в глазах Онегина любовь без борьбы не имела никакой прелести, а Татьяна не обещала ему легкой победы. И он бросился в эту борьбу без надежды на победу, без расчета, со всем безумством искренней страсти, которая так и дышит в каждом слове его письма:

Нет, поминутно видеть вас,

Повсюду следовать за вами,

Улыбку уст, движенье глаз

Ловить влюбленными глазами,

Внимать вам долго, понимать

Душой все ваше совершенство,

Пред вами в муках замирать,

Бледнеть и гаснуть… вот блаженство!

Роман оканчивается отповедью Татьяны, и читатель навсегда расстается с Онегиным в самую злую минуту его жизни… Что же это такое? Где же роман? Какая его мысль? И что за роман без конца? – Мы думаем, что есть романы, которых мысль в том и заключается, что в них нет конца, потому что в самой действительности бывают события без развязки, существования без цели, существа неопределенные, никому не понятные, даже самим себе…

Что сталось с Онегиным потом? Воскресила ли его страсть для нового, более сообразного с человеческим достоинством страдания? Или убила она все силы души его, и безотрадная тоска его обратилась в мертвую, холодную апатию? – Не знаем, да и на что нам знать это, когда мы знаем, что силы этой богатой натуры остались без приложения, жизнь без смысла, а роман без конца? Довольно и этого знать, чтоб не захотеть больше ничего знать…

Онегин – характер действительный, в том смысле, что в нем нет ничего мечтательного, фантастического, что он мог быть счастлив или несчастлив только в действительности и через действительность. В Ленском Пушкин изобразил характер, совершенно противоположный характеру Онегина, характер совершенно отвлеченный, совершенно чуждый действительности. Тогда это было совершенно новое явление, и люди такого рода тогда действительно начали появляться в русском обществе.

Ленский был романтик и по натуре и по духу времени. Нет нужды говорить, что это было существо, доступное всему прекрасному, высокому, душа чистая и благородная. Но в то же время «он сердцем милый был невежда», вечно толкуя о жизни, никогда не знал ее. Действительность на него не имела влияния: его радости и печали были созданием его фантазии.

В нем было много хорошего, но лучше всего то, что он был молод и вовремя для своей репутации умер. Это не была одна из тех натур, для которых жить – значит развиваться и идти вперед. Это – повторяем – был романтик, и больше ничего. Останься он жив, Пушкину нечего было бы с ним делать, кроме как распространить на целую главу то, что он так полно высказал в одной строфе.

Ленские не перевелись и теперь; они только переродились. В них уже не осталось ничего, что так обаятельно прекрасно было в Ленском; в них нет девственной чистоты его сердца, в них только претензии на великость и страсть марать бумагу. Все они поэты, и стихотворный балласт в журналах доставляется одними ими. Словом, это теперь самые несносные, самые пустые и пошлые люди.

В.Г. Белинский – непревзойденный исследователь и толкователь творчества А.С. Пушкина. Ему принадлежат 11 статей о великом русском поэте, из которых 8-ая и 9-ая посвящены анализу романа в стихах.

Белинский считает, что «Евгений Онегин» - «самое важное, значительное произведение поэта».

««Онегин» есть самое задушевное произведение Пушкина, самое любимое дитя его фантазии, и можно указать слишком немногие творения, в которых бы личность поэта отразилась бы с такой полнотой, светло и ясно, как отразилась в «Онегине» личность Пушкина. Здесь вся жизнь, вся душа, вся любовь, здесь его чувства, понятия, идеалы. Оценить такое произведение – значит оценить самого поэта во всем объеме его творческой деятельности».

Белинский подчеркивает, что «Онегин имеет для русских большое историческое и общественное значение: «В «Онегине» - мы видим поэтически воспроизведенную картину русского общества, взятом из интереснейших моментов его развития. С этой точки зрения «Евгений Онегин» есть норма историческая, хотя в числе её героев нет ни одного исторического лица».

Белинский считает роман глубоко народным, национальным произведением. Он спорит с тем, кто примитивно понимал под народностью непременное изображение жизни крестьян, купцов или мещан. Он приводит слова Гоголя о народности, с которым он совершенно согласен: «Истинная национальность, – говорит Гоголь, - состоит не в описании сарафана, но во всем духе народа поэт может быть и тогда национален, когда описывает совершенно сторонний мир, но глядит на него глазами своей национальной стихии». С этой точки зрения истинно народными являются в первую очередь «Горе от ума», «Мертвые души», «Герой нашего времени». И среди них первым является роман Пушкина «Евгений Онегин».

Белинский считает, что «поэт очень хорошо сделал, выбрав героев из высшего общества». Он не мог до конца разъяснить эту мысль по цензурным соображениям: показать жизнь дворянского общества, из которого вышли декабристы, показать, как в передовом дворянстве назревала неудовлетворенность, протест, было очень важно. Поэтому Белинский много внимания уделял главному герою – Онегину, его внутреннему миру, мотивам его действий. Он спорит с теми из современников, которые видели в Онегине пустого светского денди, безнравственного человека, следовательно, не понимали глубокого смысла этого образа: «Большая часть публики совершенно отрицала в Онегине душу и сердце, видели в нем человека холодного, сухого и эгоистичного по натуре. Нельзя ошибочнее и кривее понять человека! Этого мало: многие добродушно верили и верят, что сам поэт хотел изобразить Онегина холодным эгоистом. Это уже значит – имея глаза, ничего не видеть».

И Белинский доказывает, что Онегин не был «ни холоден, ни сух, ни чорств, что в душе его жила поэзия», что он вообще был не из числа обыкновенных людей. Об этом свидетельствует его дружба с Ленским, его отношение к Татьяне, чувство которой его тронуло, и письмо которой он хранил. «Светская жизнь не убила в Онегине чувство, а только охладило к бесплодным страстям и мелочным развлечениям».

Главное в Онегине – это неприятие той жизни, которая его окружала. Это делает его незаурядным, необыкновенным человеком.

Онегин – добрый малый, но при этом недюжинный человек. Он не годится в гении, не лезет в величие, но бездеятельность и пошлость жизни душат его, он даже не знает, чего ему хочется, но он хорошо знает, что ему надо, что ему не хочется того, чем так довольна, так счастлива самолюбивая посредственность. «Вспомните, как был воспитан Онегин, и согласитесь, что натура его была слишком хороша – её не убило совсем такое воспитание».

Многие неприятные черты и поступки Онегина Белинский объясняет светским воспитанием, влиянием света. Он не отрицает того, что Онегин эгоист, но называет его страдающим эгоистом, эгоистом поневоле.

Белинский глубоко понимает трагедию Онегина, который смог подняться до отрицания своего общества, до критического отношения к нему, но не смог найти своего места в жизни, применения своим способностям, не мог стать на путь борьбы с тем обществом, которое ненавидел. Он приводит строки из приложения о путешествии Онегина:

«Зачем я пулей в грудь не ранен,
Зачем не хилый я старик,
Как этот бедный откупщик?
Зачем, как тульский заседатель,
Я не лежу в параличе?
Зачем не чувствую в плече
Хоть ревматизма? – Ах, создатель!
Я молод, жизнь во мне крепка,
Чего мне ждать? Тоска, тоска…»

И говорит о трагедии Онегина: «Какая жизнь! Вот оно страдание истинное… В 26 лет так много пережить, искусив жизни, так изнемочь, устать, ничего не сделать, дойти до такого безусловного отрицания, не перейдя ни через какие убеждения: это смерть!»

Сравнивая Онегина и Ленского, Белинский подчеркивает разницу в их характерах и отношении к жизни. Онегин – трезвый реалист, скептик, Ленский – мечтательный романтик.

«Онегин – характер действительный… В нем нет ничего мечтательного, фантастического… В Ленском Пушкин изобразил характер противоположный характеру Онегина, характер совершенно отвлеченный, чуждый действительности… Ленский был романтик и по натуре и по духу времени. Это было существо, доступное всему прекрасному, высокому, душа чистая и благородная». Но в то же время он «сердцем милый был невежда».

Ленский плохо разбирался в людях: идеализировал Ольгу, «украсил её достоинствами и совершенствами, приписал ей чувства и мысли, которых в ней не было». Он драматически воспринял желание Онегина подшутить над ним, увидел в этом измену, обольщение и кровную обиду. «Поэт любил этот идеал… И в прекрасных строках оплакал его падение».

Пушкин видел для Ленского возможность разных путей в жизни: он мог бы стать прекрасным поэтом, он мог бы стать и обыкновенным помещиком: расстался бы с музами, женился. Белинский убежден, что Ленского ждал второй путь («обыкновенный ждал удел»).

«Мы убеждены, что с Ленским сбылось бы последнее… В нем было много хорошего, но хуже всего то, что он был молод и вовремя для своей репутации умер. Это не была одна из тех натур, для которых жить – значит развиваться и идти вперед. Это был романтик и больше ничего. Люди, подобные Ленскому, при всех достоинствах не хороши тем, что или перерождаются в совершенных филистеров (мещан) или делают устарелыми мистиками и мечтателями, которые большие враги всякого прогресса, нежели люди просто пошлые…».

Большой удачей Пушкина Белинский считает поэтический образ Татьяны. Велико значение этого образа: «Не едва ли выше подвиг нашего поэта в том, что он первый поэтически воспроизвел в лице Татьяны русскую женщину». Белинский много говорит о положении русских женщин в обществе и о том, как уродливо воспитывают «барышень», готовя их только в невесты и жены.

«Но среди этого мира нравственно увечных явлений изредка удаются истинно колоссальные исключения, которые всегда дорого платят за свою исключительность и делаются жертвами собственного превосходства. Натуры гениальные, не подозревающие о своей гениальности, они безжалостно убиваются. Такова Татьяна Ларина».

Татьяна, выросшая в семье Лариных, окруженная пошлыми людьми, действительно является исключением. Главная особенность её натуры – цельность.

«В Татьяне нет этих болезненных противоречий, которыми страдают слишком сложные натуры. Вся жизнь её проникнута той цельностью, тем единством, которое в мире искусства составляет высокое достоинство художественного произведения. Татьяна во всех положениях в своей жизни всегда одна и та же».

Главное в её жизни – любовь к Онегину, и в этой любви она постоянна и неизменна. «Татьяна – существо исключительное, натура глубокая, любящая, страстная. Любовь для неё могла быть или величайшим блаженством, или исключительным бедствием, без всякой примирительной середины. При счастье, взаимности любовь такой женщины – ровное светлое пламя, в противном случае – упорное пламя, которому сила воли не даст прорваться наружу, но которое тем разрушительнее и жгучее, чем больше оно сдавлено внутри».

На долю Татьяны выпали многие тяжелые испытания: безответная любовь, смерть Ленского, знакомство со светским обществом, которое ей чуждо, замужество без любви. Влияние общества, и провинциального, и столичного – не могло не коснуться её. И все же Татьяна дорога Пушкину тем, что осталась собой, сохранила верность своим идеалам, своим нравственным представлениям, своим народным симпатиям.

Заслугу Пушкина Белинский видел в том, что он создал «тип русской женщины» - верной, преданной, поэтичной, духовно богатой. Подводя итоги анализу романа, Белинский писал: «В своей поэме он (Пушкин) коснулся так многого, намекнул о столь многом, что принадлежит исключительно к миру русского общества! «Онегина» можно назвать энциклопедией русской жизни и в высшей степени народным произведением. Пусть идет время и приносит с собой новые потребности, новые идеи, пусть растет русское общество и обгоняет «Онегина»: как бы далеко оно не ушло, оно всегда будет любить эту поэму, всегда будет останавливать на ней исполненный любви и благодарности взор».

/В.Г. Белинский. Сочинения Александра Пушкина. Статья восьмая. "Евгений Онегин"/

..."Онегин" есть самое задушевное произведение Пушкина, самое любимое дитя его фантазии, и можно указать слишком на немногие творения, в которых личность поэта отразилась бы с такою полнотою, светло и ясно, как отразилась в "Онегине" личность Пушкина. Здесь вся жизнь, вся душа, вся любовь его; здесь его чувства, понятия, идеалы. Оценить такое произведение значит — оценить самого поэта во всем объеме его творческой деятельности. Не говоря уже об эстетическом достоинстве "Онегина", эта поэма имеет для нас, русских, огромное историческое и общественное значение. С этой точки зрения даже и то, что теперь критика могла бы с основательностию назвать в "Онегине" слабым или устарелым, — даже и то является исполненным глубокого значения, великого интереса. И нас приводит в затруднение не одно только сознание слабости наших сил для верной оценки такого произведения, но и необходимость в одно и то же время во многих местах "Онегина", с одной стороны, видеть недостатки, с другой — достоинства. <...>

Прежде всего в "Онегине" мы видим поэтически воспроизведенную картину русского общества, взятого в одном из интереснейших моментов его развития. С этой точки зрения "Евгений Онегин" есть поэма историческая в полном смысле слова, хотя в числе ее героев нет ни одного исторического лица. Историческое достоинство этой поэмы тем выше, что она была на Руси и первым и блистательным опытом в этом роде. В ней Пушкин является не просто поэтом только, но и представителем впервые пробудившегося общественного самосознания: заслуга безмерная! <...>

Мы далеки уже от того блаженного времени, когда псевдоклассическое направление нашей литературы допускало в изящные создания только людей высшего круга и образованных сословий, и если иногда позволяло выводить в поэме, драме или эклоге простолюдинов, то не иначе, как умытых, причесанных, разодетых и говорящих не своим языком. Да, мы далеки от этого псевдоклассического времени; но пора уже отдалиться нам и от этого псевдоромантического направления, которое, обрадовавшись слову "народность" и праву представлять в поэмах и драмах не только честных людей низшего звания, но даже воров и плутов, вообразило, что истинная национальность скрывается только под зипуном, в курной избе, и что разбитый на кулачном бою нос пьяного лакея есть истинно шекспировская черта — а главное, что между людьми образованными нельзя искать и признаков чего-нибудь похожего на народность 1 .

Пора, наконец, догадаться, что, напротив, русский поэт может себя показать истинно национальным поэтом, только изображая в своих произведениях жизнь образованных сословий: ибо, чтоб найти национальные элементы в жизни, наполовину прикрывшейся прежде чуждыми ей формами, — для этого поэту нужно и иметь большой талант и быть национальным в душе. "Истинная национальность (говорит Гоголь) состоит не в описании сарафана, но в самом духе народа; поэт может быть даже и тогда национален, когда описывает совершенно сторонний мир, но глядит на него глазами своей национальной стихии, глазами всего народа, когда чувствует и говорит так, что соотечественникам его кажется, будто это чувствуют и говорят они сами" 2 . Разгадать тайну народной психеи 3 — для поэта значит уметь равно быть верным действительности при изображении и низших, и средних, и высших сословий. Кто умеет схватывать резкие оттенки только грубой простонародной жизни, не умея схватывать более тонких и сложных оттенков образованной жизни, тот никогда не будет великим поэтом и еще менее имеет право на громкое титло национального поэта. Великий национальный поэт равно умеет заставить говорить и барина и мужика их языком. И если произведение, которого содержание взято из жизни образованных сословий, не заслуживает названия национального, — значит, оно ничего не стоит и в художественном отношении, потому что неверно духу изображаемой им действительности. Поэтому не только такие произведения, как "Горе от ума" и "Мертвые души", но и такие, как "Герой нашего времени", суть столько же национальные, сколько и превосходные поэтические создания.

И первым таким национально-художественным произведением был "Евгений Онегин" Пушкина. В этой решимости молодого поэта представить нравственную физиономию наиболее оевропеившегося в России сословия нельзя не видеть доказательства, что он был и глубоко сознавал себя национальным поэтом. Он понял, что время эпических поэм давным-давно прошло и что для изображения современного общества, в котором проза жизни так глубоко проникла самую поэзию жизни, нужен роман, а не эпическая поэма. Он взял эту жизнь, как она есть, не отвлекая от нее только одних поэтических ее мгновений; взял ее со всем холодом, со всею ее прозою и пошлостию. <...>

Вместе с современным ему гениальным творением Грибоедова — "Горе от ума", стихотворный роман Пушкина положил прочное основание новой русской поэзии, новой русской литературе. До этих двух произведений, как мы уже и заметили выше, русские поэты еще умели быть поэтами, воспевая чуждые русской действительности предметы и почти не умели быть поэ- тами, принимаясь за изображение мира русской жизни. <...> ...Оба эти произведения положили собою основание последующей литературе, были школой, из которой вышли и Лермонтов и Гоголь. Без "Онегина" был бы невозможен "Герой нашего времени", так же как без "Онегина" и "Горя от ума" Гоголь не почувствовал бы себя готовым на изображение русской действительности, исполненное такой глубины и истины. <...>

На русскую повесть Гоголь имел сильное влияние, но комедии его остались одинокими, как и "Горе от ума". Значит: изображать верно свое родное, то, то у нас перед глазами, что нас окружает, чуть ли не труднее, чем изображать чужое. Причина этой трудности заключается в том, что у нас форму всегда принимают за сущность, а модный костюм — за европеизм; другими словами: в том, что народность смешивают с простонародностью и думают, что кто не принадлежит к простонародию, то есть кто пьет шампанское, а не пенник, и ходит во фраке, а не в смуром кафтане — того должно изображать то как француза, то как испанца, то как англичанина. Некоторые из наших литераторов, имея способность более или менее верно списывать портреты, не имеют способности видеть в настоящем их свете те лица, с которых они пишут портреты. <...>

Таланты этого рода — плохие мыслители; фантазия у них развита на счет ума. Они не понимают, что тайна национальности каждого народа заключается не в его одежде и кухне, а в его, так сказать, манере понимать вещи. Чтоб верно изображать какое-нибудь общество, надо сперва постигнуть его сущность, его особность — а этого нельзя иначе сделать, как узнав фактически и оценив философски ту сумму правил, которыми держится общество. У всякого народа две философии: одна ученая, книжная, торжественная и праздничная, другая — ежедневная, домашняя, обиходная. Часто обе эти философии находятся более или менее в близком соотношении друг к другу; и кто хочет изображать общество, тому надо познакомиться с обеими, но последнюю особенно необходимо изучить. Так точно, кто хочет узнать какой-нибудь народ, тот прежде всего должен изучить его в его семейном, домашнем быту. Кажется, что бы за важность могли иметь два такие слова, как, например, авось и живет , а между тем они очень важны и, не понимая их важности, иногда нельзя понять иного романа, не только самому написать роман. И вот глубокое знание этой-то обиходной философии и сделало "Онегина" и "Горе от ума" произведениями оригинальными и чисто русскими.

Мы начали статью с того, что "Онегин" есть поэтически верная действительности картина русского общества в известную эпоху. Картина эта явилась вовремя, т. е. именно тогда, когда явилось то, с чего можно было срисовать ее, — общество. <...> Время от 1812 до 1815 года было великою эпохою для России. Мы разумеем здесь не только внешнее величие и блеск, какими покрыла себя Россия в эту великую для нее эпоху, но и внутреннее преуспеяние в гражданственности и образовании, бывшее результатом этой эпохи. Можно сказать без преувеличения, что Россия больше прожила и дальше шагнула от 1812 года до настоящей минуты, нежели от царствования Петра до 1812 года. С одной стороны, 12-й год, потрясши всю Россию из конца в конец, пробудил ее спящие силы и открыл в ней новые, дотоле неизвестные источники сил, чувством общей опасности сплотил в одну огромную массу косневшие в чувстве разъединенных интересов частные воли, возбудил народное сознание и народную гордость и всем этим способствовал зарождению публичности, как началу общественного мнения; кроме того, 12-й год нанес сильный удар коснеющей старине: вследствие его исчезли неслужащие дворяне, спокойно родившиеся и умиравшие в своих деревнях, не выезжая за заповедную черту их владений; глушь и дичь быстро исчезали вместе с потрясенными остатками старины. С другой стороны, вся Россия, в лице своего победоносного войска, лицом к лицу увиделась с Европою, пройдя по ней путем побед и торжеств. Всё это сильно способствовало возрастанию и укреплению возникшего общества. В двадцатых годах текущего столетия русская литература от подражательности устремилась к самобытности: явился Пушкин. Он любил сословие, в котором почти исключительно выразился прогресс русского общества и к которому принадлежал сам, — и в "Онегине" он решился представить нам внутреннюю жизнь этого сословия, а вместе с ним и общество в том виде, в каком оно находилось в избранную им эпоху, т. е. в двадцатых годах текущего столетия. <...>