Михаил зощенко - писатель, сатирик, драматург. Зощенко - прискорбный случай - рассказ

Михаил Зощенко - создатель бесчисленных повестей, пьес, киносценариев, невообразимо обожаем читателями. Однако истинную популярность ему дали небольшие юмористические повествования, опубликованные в самых разнообразных журналах и газетах - в "Литературной неделе", "Известиях", "Огоньке", "Крокодиле" и некоторых других.

Юмористические рассказы Зощенко входили в различные его книги. В новых сочетаниях они каждый раз заставляли по-новому взглянуть на себя: иногда они представали как цикл рассказов о темноте и невежестве, а порой - как рассказы о мелких приобретателях. Зачастую речь в них шла о тех, кто остался за бортом истории. Но всегда они воспринимались как рассказы резко сатирические.

Русские писатели-сатирики в 20е годы отличались особенной смелостью и откровенностью своих высказываний. Все они являлись наследниками русского реализма XIX века. Имя Михаила Зощенко стоит в одном ряду с такими именами в русской литературе, как А. Толстой, Илья Ильф и Евгений Петров, М. Булгаков, А. Платонов.

Популярности М. Зощенко в 20е годы мог позавидовать любой маститый писатель в России. Но его судьба сложилась в дальнейшем сурово: ждановская критика, а далее - долгое забвение, после которого вновь последовало "открытие" этого замечательного писателя для российского читателя. О Зощенко начали упоминать как об авторе, пишущем для развлечения публики. Сейчас нам хорошо известно, что Зощенко был талантливым и серьезным писателем своего времени. Мне кажется, что для каждого читателя Зощенко открывается своей особой гранью. Известно, что многие недоумевали, когда "Похождения обезьяны" навлекли на себя гнев чиновников от советской культуры. Но у большевиков, по-моему, было уже выработано чутье на своих антиподов. А. А. Жданов, критикуя и уничтожая Зощенко, который высмеивал глупость и тупость советской жизни, против собственной воли угадал в нем большого художника, представляющего опасность для существующего строя. Зощенко не прямо, не в лоб высмеивал культ большевистских идей, а с грустной усмешкой протестовал против любого насилия над личностью. Известно также, что в своих предисловиях к изданиям "Сентиментальных повестей", с предлагаемым непониманием и извращением своего творчества, он писал: "На общем фоне громадных масштабов и идей эти повести о мелких, слабых людях и обывателях, эта книга о жалкой уходящей жизни действительно, надо полагать, зазвучит для некоторых критиков какой-то визгливой флейтой, какой-то сентиментальной оскорбительной требухой". Мне кажется, что Зощенко, говоря так, защищался от будущих нападок на свое творчество.

Одна из наиболее значительных, на мой взгляд, повестей этой книги "О чем пел соловей". Сам автор об этой повести сказал, что она "... пожалуй, наименее сентиментальная из сентиментальных повестей". Или еще: "А что в этом сочинении бодрости, может быть, кому-нибудь покажется маловато, то это не верно. Бодрость тут есть. Не через край, конечно, но есть". Я считаю, что такую бодрость, какую предложил служителям культа писатель-сатирик, они воспринимать без раздражения не могли. Начинается повесть "О чем пел соловей" словами: "А ведь" посмеются над нами лет через триста! Странно, скажут, людишки жили. Какие-то, скажут, у них были деньги, паспорта. Какие-то акты гражданского состояния и квадратные метры жилой площади..."

Ясно, что писатель с такими мыслями мечтал о более достойном для человека мире. Его нравственные идеалы были устремлены в будущее. Мне кажется, Зощенко остро ощущал заскорузлость человеческих отношений, пошлость окружающей его жизни. Это видно из того, как он раскрывает тему человеческой личности в маленькой повести об "истинной любви и подлинном трепете чувств", о "совершенно необыкновенной любви". Мучаясь мыслями о будущей лучшей жизни, писатель часто сомневается и задается вопросом: "Да будет ли она прекрасна?" И тут же рисует простейший, расхожий вариант такого будущего: "Может быть, все будет бесплатно, даром. Скажем, даром будут навязывать какие-нибудь шубы или кашне в Гостином дворе". Далее писатель приступает к созданию образа героя. Герой его - самый простой человек, и имя у него заурядное - Василий Былинкин. Читатель ждет, что автор сейчас начнет высмеивать своего героя, но нет, автор серьезно повествует о любви Былинкина к Лизе Рундуковой. Все действия, которые ускоряют разрыв между влюбленными, несмотря на их смехотворность (виновник - недоданный невестиной мамашей комод), я считаю, все же - семейная серьезная драма. У русских писателей-сатириков вообще драма и комедия существуют рядом. Зощенко как бы говорит нам, что, пока такие люди, как Василий Былинкин, на вопрос: "О чем поет соловей?" - будут отвечать: "Жрать хочет, от того и поет", - достойного будущего нам не видать. Не идеализирует Зощенко и наше прошлое. Чтобы в этом убедиться, достаточно прочесть "Голубую книгу". Писатель знает, сколько пошлого и жестокого за плечами человечества, чтобы можно было враз от этого наследия освободиться. Но я считаю, что объединенные усилия писателей-сатириков 20-30-х годов, в частности тех, кого я называл в начале своего сочинения, ощутимо приблизили наше общество к более достойной жизни.

То же произошло и с героями рассказов Зощенко: современному читателю они могут показаться нереальными, насквозь придуманными. Однако Зощенко, с его острым чувством справедливости и ненависти к воинствующему мещанству, никогда не отходил от реального видения мира. Кто же сатирический герой Зощенко? Каково его место в современном обществе? Кто является объектом издевки, презрительного смеха?

Так, на примере некоторых его повествований можно установить темы сатиры писателя. В "Тяжелых временах" основным действующим лицом является дремучий, необразованный человек, с неистовым, первозданным суждением о свободе и правах. Когда ему запрещают ввести в магазин лошадь, которой необходима всенепременно примерка хомута, он жалуется: "Ну и времечко. Лошадь в лавку не допущают... А давеча мы с ней в пивной сидели - и хоть бы хны. Слова никто не сказал. Заведывающий даже лично смеялся искренно... Ну и времечко".

Сочинение

Михаил Зощенко, сатирик и юморист, писатель ни на кого не похожий, с особым взглядом на мир, систему общественных и челове ческих отношений, культуру, мораль и, наконец, со своим особым зощенковским языком, разительно отличающимся от языка всех до него и после него работавших в жанре сатиры писателей. Но главное открытие прозы Зощенко - его герои, люди самые обыкновенные, неприметные, не играющие, по грустно-ироническому замечанию писателя, «роли в сложном механизме наших дней». Эти люди далеки от понимания причин и смысла происходящих перемен, они не могут в силу привычек, взглядов, интеллекта приспособиться к складывающимся отношениям в обществе. Не могут привыкнуть к новым государственным законам и порядкам, поэтому попадают в нелепые, глупые, порой тупиковые житейские ситуации, из которых самостоятельно выбраться не могут, а если им это все-таки удается, то с большими моральными и физическими потерями.

В литературоведении укоренилось мнение считать героев Зощенко мещанами, ограниченными, пошлыми людьми, которых сатирик бичует, высмеивает, подвергает «резкой, уничтожающей» критике, помогая человеку «избавиться от морально отживших, но еще не утративших силу пережитков сметенного революцией прошлого». К сожалению, совсем не замечались сочувствие писателя своим героям, скрываемая за иронией тревога за их судьбу, тот самый гоголевский «смех сквозь слезы», который присущ большинству коротких рассказов Зощенко» и особенно его, как он сам их называл, сентиментальным повестям.

Древнегреческий философ Платон, демонстрируя своим ученикам, как ведет себя человек под влиянием тех или иных жизненных обстоятельств, брал марионетку и дергал то за одну, то за другую нить, и она принимала неестественные позы, становилась уродливой, жалкой, смешной, деформировалась, превращалась в груду нелепо сочетающихся частей и конечностей. Зощенковские персонажи подобны этой марионетке, а быстро изменяющиеся обстоятельства (законы, порядки, общественные отношения и др.), к которым они не могут привыкнуть и приспособиться, подобны нитям, делающим их беззащитными или глупыми, жалкими или безобразными, ничтожными или спесивыми. Все это создает коми- ческий эффект, а в сочетании с просторечными словами, жаргонизмами, словесными каламбурами и ляпсусами, специфическими зощенковскими словечками и выражениями («за что боролись?», «аристократка мне и не баба вовсе, а гладкое место», «мы за дырками не приставлены», «что пардон, то пардон» и др.) вызывает, в зависимости от их концентрации, улыбку или смех, которые и должны, по замыслу писателя, помочь человеку понять, что «хорошо, что плохо, а что «посредственно». Что же это за обстоятельства («нити»), которые так безжалостны к тем, кто не играл какой-либо значительной «роли в сложном механизме наших дней»?

В «Бане» - это порядки в городском коммунальном хозяйстве, основанные на пренебрежительном отношении к простому человеку, который может позволить себе ходить только в «обыкновенную » баню, где за вход берут «гривенник». В такой бане «дают два номерка. Один за белье, другой за пальто с шапкой. А голому человеку, куда номерки девать?». Вот и приходится посетителю привязывать «к ногам по номерку, чтобы не враз потерять». И неудобно посетителю, и выглядит он смешно и глупо, но что остается делать… - «не ехать же в Америку». В рассказах «Нервные люди», «Кризис» и «Беспокойный старичок» - это экономическая отсталость, парализовавшая гражданское строительство. И как результат - «не то, что драка, а целый бой» в коммунальной квартире, во время которого инвалиду Гаврилову «последнюю башку чуть не оттяпали» («Нервные люди»), бегство главы молодой семьи, которому «житье в барской ванне», снимаемой за тридцать рублей в опять-таки коммунальной квартире, показалось сущим адом, и, наконец, невозможность найти место для гроба с усопшим все из-за той же жилищной неустроенности («Беспокойный старичок»). Персонажам Зощенко остается только подбадривать себя надеждой: «Лет, может, через двадцать, а то и меньше, у каждого гражданина, небось, по цельной комнате будет. А ежели население шибко не увеличится и, например, всем аборты разрешат - то и по две. А то и по три на рыло. С ванной» («Кризис»).

В миниатюре «Качество продукции» - это процветающая в производстве халтура и нехватка товаров первой необходимости, вынуждающие людей бросаться на «заграничную продукцию». В рассказах «Медик» и «История болезни» - это низкий уровень медицинского обслуживания. Что остается делать больному, как не обращаться к знахарю, если ему угрожает встреча с врачом, который «операцию погаными руками произвел», «с носа очки обронил в кишки и найти не может» («Медик»)? Да и не лучше ли «хворать дома», чем лечиться в больнице, в которой в пункте приема и регистрации больных на стене висит плакат «Выдача трупов от 3-х до 4-х», а мыться предлагают в ванне со старухой («История болезни »)? И какие могут быть возражения со стороны больного, когда у медсестры таки «веские» аргументы: «Да это тут одна больная старуха сидит. Вы на нее не обращайте внимания. У нее высокая температура, и она ни на что не реагирует. Так что вы раздевайтесь без смущения».

Персонажи Зощенко, как послушные марионетки, безропотно подчиняются обстоятельствам. А если вдруг появится кто-либо «на редкость задиристый», наподобие старика-крестьянина из рассказа «Огни большого города», прибывшего неизвестно из какого колхоза, в лаптях, с мешком за спиной и палкой, который пытается протестовать и защищать свое человеческое достоинство, то у властей складывается мнение, что он «не то чтобы контрреволюционер », но отличается «исключительной отсталостью в политическом смысле», и к нему необходимо применить административные меры. Предположим, «сообщить по месту жительства». Хорошо, что хоть не отправить в места не столь отдаленные, как это было в сталинские годы.

Будучи оптимистом по натуре, Зощенко надеялся, что его рассказы сделают людей лучше, а те, в свою очередь, - общественные отношения. Оборвутся «нити», делающие человека похожим на бесправную, жалкую, духовно убогую «марионетку». «Братцы, главные трудности позади, - восклицает персонаж из рассказа «Страдания молодого Вертера». - Скоро мы заживем, как фонбароны». Должна остаться только одна центральная нить, управляющая поведением человека, - «золотая нить разума и закона», как говорил философ Платон. Тогда человек не будет послушной куклой, а будет гармоничной личностью. В рассказе «Огни большого города », имеющего элементы сентиментальной утопии, Зощенко устами одного из персонажей провозглашает свою формулу нравственной панацеи: «Я всегда отстаивал ту точку зрения, что уважение к лич- ности, похвала и почтение приносят исключительные результаты. И многие характеры от этого раскрываются, буквально как розы на рассвете». Духовное обновление человека и общества писатель связывал с приобщением людей к культуре.

Зощенко, человеку интеллигентному, получившему прекрасное воспитание, было больно наблюдать проявление невежества, грубости и духовной пустоты. Не случайно события в рассказах, посвященных этой теме, часто происходят в театре. Вспомним его рассказы «Аристократка», «Прелести культуры» и др. Театр служит символом духовной культуры, которой так не хватало в обществе и без которой, считал писатель, невозможно совершенствование общества.

Полностью восстановлено, наконец, доброе имя писателя. Произведения сатирика вызывают огромный интерес у современных читателей. Зощенковский смех актуален и сегодня.

Писатель по-своему видел некоторые хар-ые процессы современной действительности. Он создатель оригинальной комической новеллы, продолжившей в новых исторических усл традиции Гоголя, Лескова, раннего Чехова. З создал свой, неповторимый худ-ый стиль.

В его творчестве можно выделить 3 основных этапа.

1Годы двух войн и революций (1914-1921) - период интенсивного духовного роста будущего писателя, становления его литературно-эстетических убеждений.

2Гражданское и нравственное формирование З как юмориста и сатирика, художника значительной общественной темы приходится на пооктябрьский период. Первый приходится на 20-е годы - период расцвета таланта писателя, оттачивавшего перо обличителя общественных пороков в таких популярных сатирических журналах той поры, как "Бегемот", "Бузотер", "Красный ворон", "Ревизор", "Чудак", "Смехач". В это время происходит становление зощенковской новеллы и повести. На 20-е годы приходится расцвет основных жанровых разновидностей в творчестве писателя: сатирического рассказа, комической новеллы и сатирико-юмористической повести. Уже в самом начале 20-х годов писатель создает ряд произведений, получивших высокую оценку М. Горького. Произведения, созданные писателем в 20-е годы, были основаны на конкретных и весьма злободневных фактах, почерпнутых либо из непосредственных наблюдений, либо из многочисленных читательских писем. Тематика их пестра и разнообразна: беспорядки на транспорте и в общежитиях, гримасы нэпа и гримасы быта, плесень мещанства и обывательщины, спесивое помпадурство и стелющееся лакейство и многое, многое другое. Часто рассказ строится в форме непринужденной беседы с читателем, а порою, когда недостатки приобретали особенно вопиющий характер, в голосе автора звучали откровенно публицистические ноты. В цикле сатирических новелл М. Зощенко зло высмеивал цинично-расчетливых или сентиментально-задумчивых добытчиков индивидуального счастья, интеллигентных подлецов и хамов, показывал в истинном свете пошлых и никчемных людей, готовых на пути к устроению личного благополучия растоптать все подлинно человеческое ("Матренища", "Гримаса нэпа", "Дама с цветами", "Няня", "Брак по расчету"). В сатирических рассказах Зощенко отсутствуют эффектные приемы заострения авторской мысли. Они, как правило, лишены и острокомедийной интриги. М. Зощенко выступал здесь обличителем духовной окуровщины, сатириком нравов. Он избрал объектом анализа мещанина-собственника - накопителя и стяжателя, который из прямого политического противника стал противником в сфере морали, рассадником пошлости. основную стихию З творчества 20-х годов составляет все же юмористическое бытописание.

1 В 1920-1921 Зощенко написал первые рассказы из тех, что впоследствии были напечатаны: Любовь, Война, Старуха Врангель, Рыбья самка. (1928-1932).

2К середине 1920-х годов Зощенко стал одним из самых популярных писателей. Его рассказы Баня, Аристократка, История болезни и др., которые он часто сам читал перед многочисленными аудиториями, были известны и любимы во всех слоях общества. активность (заказные фельетоны для прессы, пьесы, киносценарии и др.), подлинный талант Зощенко проявлялся только в рассказах для детей, которые он писал для журналов "Чиж" и "Еж".

Рассказы М.М.Зощенко

Значительное место в творчестве Зощенко занимают рассказы, в которых писатель непосредственно откликается на реальные события дня. Наиболееизвестные среди них: «Аристократка», «Стакан», «История болезни», «Нервные люди», «Монтёр». Это был неизвестный литературе, а потому не имевший своего правописания язык. Зощенко был наделён абсолютным слухом и блестящей памятью. За годы, проведённые в гуще бедных людей, он сумел проникнуть в тайну их разговорной конструкции, с характерными для нее вульгаризмами, неправильными грамматическими формами и синтаксическими конструкциями сумел перенять интонацию их речи, их выражения, обороты, словечки – он до тонкости изучилэтот язык и уже с первых шагов в литературе стал пользоваться им легко и непринуждённо. В его языке запросто могли встретиться такие выражения, как"плитуар", "окромя", "хресь", "етот", "в ем", "брунеточка", "вкапалась","для скусу", "хучь плачь", "эта пудель", "животная бессловесная", "у плите"и т.д.Но Зощенко - писатель не только комического слога, но и комических положений. Комичен не только его язык, но и место, где разворачивалась история очередного рассказа: поминки, коммунальная квартира, больница – всё такое знакомое, своё, житейски привычное. И сама история: драка в коммунальной квартире из-за дефицитного ёжика, скандал на поминках из-за разбитого стакана. Некоторые обороты зощенковские так и остались в русской литератур еафоризмами: "будто вдруг атмосферой на меня пахнуло", "оберут как липку ибросят за свои любезные, даром что свои родные родственники", "подпоручикничего себе, но сволочь", "нарушает беспорядки".Зощенко, пока писал свои рассказы, сам же и ухохатывался. Да так, что потом, когда читал рассказы своим друзьям, не смеялся никогда. Сидел мрачный, угрюмый, как будто не понимая, над чем тут можно смеяться.

Нахохотавшись во время работы над рассказом, он потом воспринимал его уже стоской и грустью. Воспринимал как другую сторону медали.

Герой Зощенко – обыватель, человек с убогой моралью и примитивным взглядом на жизнь. Этот обыватель олицетворял собой целый человеческий пласт тогдашней России. обыватель зачастую тратил все свои силы на борьбу с разного рода мелкими житейскими неурядицами, вместо того, чтобы что-то реально сделать на благо общества. Но писатель высмеивал не самого человека, а обывательские черты в нём.

Так, герой "Аристократки" (1923) увлекся одной особой в фильдекосовых чулках и шляпке. Пока он "как лицо официальное" наведывался в квартиру, а затем гулял по улице, испытывая неудобство оттого, что приходилось принимать даму под руку и "волочиться, что щука", все было относительно благополучно. Но стоило герою пригласить аристократку в театр, "она и

развернула свою идеологию во всем объеме". Увидев в антракте пирожные,аристократка "подходит развратной походкой к блюду и цоп с кремом и жрет".

Дама съела три пирожных и тянется за четвертым.

"Тут ударила мне кровь в голову.

Ложи, - говорю, - взад!"

После этой кульминации события развертываются лавинообразно, вовлекая всвою орбиту все большее число действующих лиц. Как правило, в первой половине зощенковской новеллы представлены один-два, много - три персонажа. И только тогда, когда развитие сюжета проходит высшую точку, когда возникает потребность и необходимость типизировать описываемое явление, сатирически его заострить, появляется более или менее выписанная группа людей, порою толпа.

Так и в "Аристократке". Чем ближе к финалу, тем большее число лиц выводит автор на сцену. Сперва возникает фигура буфетчика, который на все уверения героя, жарко доказывающего, что съедено только три штуки, поскольку четвертое пирожное находится на блюде, "держится индифферентно".

Нету, - отвечает, - хотя оно и в блюде находится, но надкус на ём сделан и пальцем смято".

Тут и любители-эксперты, одни из которых "говорят - надкус сделан, другие - нету". И, наконец, привлеченная скандалом толпа, которая смеется при виде незадачливого театрала, судорожно выворачивающего на ее глазах карманы со всевозможным барахлом.

В финале опять остаются только два действующих лица, окончательно выясняющих свои отношения. Диалогом между оскорбленной дамой и недовольным ее поведением героем завершается рассказ.

"А у дома она мне и говорит своим буржуйским тоном:

Довольно свинство с вашей стороны. Которые без денег - не ездют с дамами.

А я говорю:

Не в деньгах, гражданка, счастье. Извините за выражение".

Как видим, обе стороны обижены. Причем и та, и другая сторона верит только в свою правду, будучи твердо убеждена, что не права именно противная сторона. Герой зощенковского рассказа неизменно почитает себя непогрешимым, "уважаемым гражданином", хотя на самом деле выступает чванным обывателем.

Вряд ли найдется человек, не читавший ни одного произведения Михаила Зощенко. В 20-30 годах он активно сотрудничал в сатирических журналах («Бегемот», «Смехач», «Пушка», «Ревизор» и другие»). И уже тогда за ним утвердилась репутация прославленного сатирика. Под пером Зощенко все печальные стороны жизни вместо ожидаемой грусти или страха вызывает смех. Сам автор утверждал, что в его рассказах «нет ни капли выдумки. Здесь все - голая правда».

Тем не менее, несмотря на громкий успех у читателей, творчество этого писателя оказалось несовместимым с установками соцреализма. Печально известные постановления ЦК ВКП(б) конца сороковых годов наряду с другими писателями, журналистами, композиторами обвиняли Зощенко в безыдейности и пропаганде мещанской буржуазной идеологии.

Письмо Михаила Михайловича Сталину («Я никогда не был антисоветским человеком… Я никогда не был литературным пройдохой или низким человеком») осталось без ответа. В 1946-ом его исключили из Союза писателей, и в течение последующих десяти лет не выходило ни одной его книги.

Доброе имя Зощенко восстановлено лишь во время хрущевской «оттепели».

Чем же можно объяснить небывалую славу этого сатирика?

Начать следует с того, что огромное влияние на его творчество оказала сама биография писателя. Он успел очень много. Командир батальона, начальник почты и телеграфа, пограничник, полковый адъютант, агент угрозыска, инструктор по кролиководству и куроводству, сапожник, помощник бухгалтера. И это еще не полный перечень того, кем был и что делал этот человек, прежде чем сесть за писательский стол.

Он видел множество людей, которым выпало жить в эпоху великих социальных и политических перемен. Он разговаривал с ними на их языке, они были его учителями.

Зощенко был совестливым и чутким человеком, его мучила боль за других, и писатель считал себя призванным служить «бедному» (как он позже его называет) человеку. Этот «бедный» человек олицетворяет собой целый человеческий пласт тогдашней России.

«Бедного» человека писатель сделал не только объектом, но, что гораздо важнее, субъектом повествования. Героем рассказов Зощенко стал самый обыкновенный обыватель, представитель городских низов, не приобщенный к высотам отечественной культуры, но при этом вынесенный ходом истории на передний план жизни, вдруг ставший из ничего всем. Зощенко стал практически выразителем строя чувств, жизненных принципов и умонастроений этой социальной среды. Это ее речь звучала со страниц Зощенковских рассказов.

Эти граждане новой революционной России довольно быстро овладели революционной фразеологией, но так и не сумели преодолеть инерцию прежних привычек и представлений. Именно они «маленькие люди», составляющие большинство населения страны, с энтузиазмом относились к поставленной перед ними задачей разрушения плохого старого, но не умеющие приступить к строительство хорошего нового либо понимающие это строительство в первую голову как удовлетворение собственных ущемленных до революции потребностей, - именно эти ничем особым не выделяющиеся люди и стали предметом преимущественного внимания Зощенко.

Интерес к этому новому для литературы типу героя обусловил, в свою очередь, поиск соответствующей манеры письма, легко доступной, более того, «родной» читателю. По слогам читая эти рассказы, начинающий читатель совершенно уверен, что автор - свой.

И место, где разворачиваются события, так знакомы и привычны (баня, трамвай, кухня коммуналки, почта, больница). И сама история (драка в коммунальной квартире из-за «ежика» («Нервные люди»), банные проблемы с бумажными номерками («Баня»), которые голому человеку деть «прямо сказать - некуда», треснутый на поминках стакан в одноименном рассказе и чай, который «шваброй пахнет») тоже близка аудитории.

Отсюда - усиленное внимание к сказу, ставшему вскоре непременным признаком индивидуального стиля художника.

«Я никогда не писал, как поют птицы в лесу, - вспоминал Зощенко. - Я прошел через формальную выучку. Новые задачи и новый читатель заставил меня обратиться к новым формам. Не от эстетических потребностей я взял те формы, с которыми вы меня видите. Новое содержание диктовало мне именно такую форму, в которой мне наивыгодно было бы подать содержание». Практически все критики, писавшие о Зощенко, отмечали его сказочную манеру, мастерски воспроизведении языка современной улицы». Вот что писал сам Зощенко в 1929 году: «Обычно думают, что я искажаю «прекрасный русский язык», что я ради смеха беру слова не в том значении, какое им отпущено жизнью, что я нарочито пишу ломанным языком для того, чтобы посмешить почтеннейшую публику. Это верно. Я почти ничего не искажаю. Я пишу на том языке, на котором сейчас говорит и думает улица. Я сделал это не ради курьезов и не для того, чтобы точнее копировать нашу жизнь. Я сделал это для того, чтобы заполнить хотя бы временно тот разрыв, который произошел между литературой и улицей.

Рассказы Зощенко выдержаны в духе языка и характера того героя, от имени которого ведется повествование. Такой прием помогает естественно проникнуть во внутренний мир героя, показать суть его натуры.

Для того, чтобы представить центрального героя рассказов Зощенко во весь рост, необходимо составить его портрет из тех подчас мелких и почти никогда не подчеркиваемых специально черточек и штрихов, которые рассеяны по отдельным рассказам. При сопоставлении их обнаруживаются связи между, казалось бы, далекими произведениями. Большая тема Зощенко со своим собственным сквозным персонажем раскрывается не в каком-нибудь одном произведении, а во всем творчестве сатирика, как бы по частям.

Вот как излагается, например, история о том, как несправедливо пострадал знакомый рассказчик Николай Иванович (рассказ «Прискорбный случай»).

Взял он однажды билет в кино. Правда, был при этом немного выпивши. Но ведь надо же понимать дело было в субботу, после полудни. Сидит Николай Иванович в первом ряду и спокойно смотрит кино. «Только, может, посмотрел он одну надпись, вдруг в Ригу поехал. Потому очень тепло в зале, публика дышит, и темнота на психику благоприятно действует.

Поехал в Ригу наш Николай Иванович, все чинно - благородно - никого не трогает, экран руками не хватает, лампочек не выкручивает, а сидит себе и тихонько в Ригу едет…»

Также «благородно» ведет себя герой и далее. Даже с кассиршей, которая отказывается вернуть ему деньги за недосмотренный фильм, он отменно вежлив. «Другой бы на месте Николая Ивановича за волосья бы выволок кассиршу из кассы и вернул бы свои пречистые. А Николай Иванович человек, тихий и культурный, только может, раз и пихнул кассиршу».

А в результате отвели Николая Ивановича в милицию да еще три рубля штрафу взяли.

У героя зощенковских рассказов вполне определенные и твердые взгляды на жизнь. Уверенный в непогрешимости собственных воззрений и поступков, он, попадая впросак, каждый раз недоумевает и удивляется. Но при этом никогда не позволяет себе открыто негодовать и возмущаться: для этого он слишком пассивен. Вот почему Зощенко отказался от прямого противопоставления взглядам героя своих собственных взглядов и избрал гораздо более сложный и трудный путь разоблачения рассказчика опосредованно, самим способом его изображения. Показательно то внимание, которое он постоянно уделял оттачиванию «техники» письма: в условиях каждодневной журнальной и газетной работы, когда приходилось писать по нескольку рассказов и фельетонов в неделю и когда темы большинства из них определялись редакционным заданием, роль ее возрастала особенно заметно.

Вот почему анализ художественного своеобразия творчества Зощенко будет неполным без разговора об основных особенностях этой «техники» об отдельных приемах достижения комического эффекта и художественных функциях этих приемов непосредственно в тексте произведений. Разумеется задача заключается вовсе не в том, чтобы показать, что Зощенко, подобно многим другим писателям, работавшим в области сатиры, пользовался приемом неожиданного разрешения сюжетной ситуации, и приемом «обыгрывания» детали, и многочисленными способами достижения чисто языкового, подчас «лингвистического» комизма… Все эти приемы, как впрочем и множество других, были известны задолго до Зощенко.

Особенности их применения Зощенко прежде всего в том, что приемы комического вообще он превратил в приемы комического внутри своей собственной системы, в данном случае сказа.

Сказ по самой своей природе двойственен. Сказ - 1) Способ повествования, ориентированный на воспроизведение живой, устной речи, имитация импровизационного рассказа, рождающегося на глазах у читателя. Сказ - всегда «чужая» речь, повествовательная маска, за которой нужно увидеть лицо автора. Сюжет у Зощенко также несет двойную нагрузку. С точки зрения автора он важен прежде всего как средство раскрытия характеров. С точки же зрения рассказчика - сам по себе, кА к действительно имевший место случай из жизни. Именно так излагается и эпизод посещения театра в обществе «аристократки», и история с треснувшим стаканом, и случай с недосмотренным кинофильмом. Точка зрения автора запрятана внутри сказа. В то же время точка зрения рассказчика сознательно «выпячена». Вот почему в плане внешнего, «первичного» их восприятия события изображаются каждый раз как вполне конкретная история, участником или свидетелем которой был герой и за достоверность которой, также как и за правдивость освященна, он готов поручиться.

При всей своей конкретности, рассказ героя почти всегда выступает как частная иллюстрация на общую тему.

«Что-то, граждане, воров нынче много развелось. Кругом прут без разбора. Человека сейчас прямо не найти, у которого ничего не сперли.

У меня вот тоже недавно чемоданчик унесли, не доезжая Жмеринки…» так начинается рассказ «Воры». «Да что ж это, граждане, происходит на семейном фронте? Мужьям-то ведь форменная труда выходит. Особенно тем, у которых, знаете, жена передовыми вопросами занята.

Давеча, знаете, какая скучная история. Прихожу домой. Вхожу в квартиру. Стучусь, например, в собственную дверь - не открывают…» - это начало рассказа «Муж». Нетрудно заметить, что налицо общая закономерность. Рассказу о том, как обокрали героя, предшествуют рассуждения о воровстве вообще. История о муже, не знающем, что предпринять перед закрытой дверью, предваряется рассуждениями о положении на «семейном фронте» вообще. Единичный факт этот рассказчик каждый раз пытается возвести в ранг широко распространенных и притом с его точки зрения, совершенно нормальных явлений; этим он сразу же стремится настроить слушателя (читателя) на вполне определенное восприятие факта. Но тщетность подобных попыток очевидна по мере знакомства непосредственно с самими событиями. У слушателя возникает ощущение несоответствия, несоизмеримости предваряющих рассказ общих рассуждений и частного случая и, как следствие этого, - вполне определенное, негативное отношение к претензиям рассказчика на непогрешимость суждений.

При чтении зощенковских рассказов бросается в глаза, что рассказчик будь это «средний человек» («Чудный отдых») «беспартийный мещанин» («Муж»). По большей части совершенно серьезен. Но зато невольно утрированы, смещены контуры событий, пропущенных через его сознание.

Так ирония, устанавливая дистанцию между автором и рассказчиком, разрушает иллюзию идентичности их взглядов. При этом ирония сюжетная каждый раз дополняется иронией языковой.

В воспоминаниях о Зощенко К.Чуковский писал о языке персонажей зощенковских рассказов: «Алогизм, косноязычие, неуклюжесть, бессилие этого мещанского жаргона сказывается также, по наблюдениям Зощенко, в идиотских повторах одного и того же словечка, завязшего в убогих умах. Нужно, например, зощенковскому мещанину поведать читателям, что одна женщина ехала в город Новороссийск, он ведет свое повествование так «… и едет, между прочим, в этом вагоне среди других такая вообще (!) бабешечка. Такая молодая женщина с ребенком.

У нее ребенок на руках. Вот она с ним и едет. Она едет с ним в Новороссийск…»

Слово Новороссийск повторяется пять раз, а слово едет (едут) - девять раз, и рассказчик никак не может развязаться со своей бедной мыслишкой, надолго застрявшей у него в голове. Если Чуковский, приведя зощенковскую цитату, обращает внимание на косноязычие рассказчика, то Станислав Рассадин считает, что за этим косноязычием просматривается система. Зощенко вовсе не занят стенографической записью поездного словоговорения. Назыбливо, до одурения повторяющаяся фраза о Новороссийске нужна герою-рассказчику затем, зачем нужен шест идущему через незнакомое болото по узенькой гати. И орудует рассказчик этой опорой точно также, как орудуют шестом, - отталкивается от него. Продвигается вперед толчками.

Зощенковский персонаж не способен сразу, цельно передать свое ощущение. Нетвердая мысль его не топчется на месте, нет, но пробирается вперед с великим трудом и неуверенностью, останавливаясь для поправок, уточнений и отступлений».

Еще одной удивительной особенностью обладают все произведения Зощенко: по ним можно изучать историю нашей страны. Тонко чувствуя время, писатель сумел зафиксировать не просто проблемы, волнующие современников, но и сам дух эпохи.

Этим, пожалуй, объясняется сложность перевода его рассказов на другие языки. Читатель-иностранец настолько не готов к восприятию описанного Зощенко быта, что часто оценивает его как жанр некой социальной фантастики. В самом деле, как объяснить незнакомому с российскими реалиями человеку суть, скажем, рассказа «История болезни». Только соотечественник, не понаслышке знающий об этим проблемах, в состоянии понять, как в приемном покое может висеть вывеска «Выдача трупов от 3-х до 4-х».

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Следуя за жизнью, за действительностью в выборе героев и тематике своих произведений, отойдя от своего дворянского, офицерского прошлого и от литературного продолжения этого прошлого в собственных сочинениях, Зощенко целенаправленно пошел по пути народного писателя. В то же время, наблюдая за новоявленной в общественной жизни массой людей, он не стал идеализировать этот народ, а воздал ему должное своей сатирой. Однако он не мог встать в позу автора - ментора, изображающего и осуждающего людей со стороны, не мог оказаться в барской позиции над народом, каким бы тот ни представал перед его глазами. Так проявился истинный демократизм Зощенко. И так возникла потребность изобрести собственную, небывалую еще в литературе форму сатиры. Талант и человеческая доброта Зощенко блестяще выразились в этом литературном открытии, где он как бы отождествил себя, автора, с этими осмеиваемыми им людьми. И вот теперь-то, не отделяя себя от этого народа, он и получил самое полное право осмеивать его, подвергать своей беспощадной сатире.

Подобный подход к обличению действительности не нов. Вот выдержка из полувековой давности блестящей статьи известного кинорежиссера Г.Козинцева «Народное искусство Чарли Чаплина» «… только один персонаж «Короля Лира» видит сквозь мнимое спокойствие государства зреющую чуму. Этот персонаж - шут.

То, что видят короли, полководцы, государственные деятели о том, что видит. Он единственный человек, который может говорить правду. Он имеет право говорить, потому что он говорит правду шуткой. На нем костюм шута!

Надев этот «костюм», эту маску комического персонажа на себя, Зощенко смог сказать о той «чуме», которую глубоко видел и чувствовал вокруг. Не его вина, что он не был услышан и понят. Глаза общества застилал тогда кумачовый цвет знамен, флагов, лозунгов, а уши забивала бравурная медь оркестров…

Воистину: нет пророка в своем отечестве. Но широко распространившееся поверхностное понимание его творчества дало возможность на протяжении двух десятилетий открытой, гласной жизни и зощенковским рассказам, и внешне благополучного бытия ему самому.

Этого нельзя сказать о произведениях М. Булгакова и его судьбе как писателя.

М.А.Булгаков выделяется среди писателей, незаслуженно забытых, «запрещенных». Однако время, которое, казалось, прежде работало против Булгакова, обрекая его на забвение, как будто повернулось к нему лицом, обозначив бурный рост литературного признания.

Интерес к творчеству Булгакова в наше время намного выше, чем в предыдущие годы. Чем же можно объяснить такое явление. Наверное тем, что миру формализма, бездушной демократии, корысти, безнравственных дельцов и карьеристов противостоит у Булгакова мир вечных ценностей: историческая правда, творческий поиск, совесть. Когда в 1925 г. была опубликована повесть Булгакова «Роковые яйца», уже не первая сатирическая вещь писателя, один из критиков заметил: «Булгаков хочет стать сатириком нашей эпохи».

Теперь, пожалуй, уже никто не будет отрицать, что Булгаков стал сатириком нашей эпохи. Да еще и самым выдающимся. И это при всем том, что он вовсе не хотел им стать. Сделала его сатириком сама эпоха. По природе своего дарования он был лириком. Все, что он написал, прошло через его сердце. Каждый созданный им образ несет в себе его любовь или ненависть, восхищение или горечь, нежность или сожаление. Когда читаешь книги Булгакова, неизбежно заражаешься этими его чувствами. Сатирой он только «огрызается» на все то недоброе, что рождалось и множилось на его глазах, от чего ему не однажды приходилось отбиваться самому и что грозило тяжелыми бедами народу и стране. Ему отвратительны были бюрократические формы управления людьми и жизнью общества в целом, а бюрократизм пускал все более глубокие корни во всех сферах общественного бытия.

Он не выносил насилия - ни над ним самим, ни на другими людьми. А оно-то со временем военного коммунизма применялось все шире и в первую очередь было направлено против кормильца страны - крестьянина - и против интеллигенции, которую он считал лучшей частью народа.

Он видел главную беду своей «отсталой страны» в бескультурье и невежестве, а то и другое, с уничтожением интеллигенции, несмотря на «культурную революцию» и ликвидацию неграмотности, не убывало, а, напротив, и проникало в государственный аппарат, и в те слои общества, которые по всем статьям должны были составлять его интеллектуальную среду.

И он бросался в бой на защиту того «разумного, доброго, вечного», что сеяли в свое время лучшие умы и души русской интеллигенции и что отбрасывалось и затаптывалось теперь во имя так называемых классовых интересов пролетариата.

Был для Булгакова в этих боях свой творческий интерес. Они разжигали его фантазию, острили перо. И даже то, что на тонкую шпагу его сатиры критика отвечала дубиной, не лишало его ни юмора, ни отваги. Но никогда не вступал он в такие схватки из чистого азарта, как это нередко случалось с сатириками и юмористами. Им неизменно руководила тревога и боль за то доброе и вечное, что терялось людьми и страной на пути, по которому шли они отнюдь не по своей воле. Потому-то на десятом году его творчества, в условиях расцветавшей сталинщины, произведения его были запрещены. Но по той же причине, когда через шесть десятков лет он был возвращен читателям, выяснилось, что произведения эти не только не устарели, но оказались злободневней многих и многих современных сочинений, написанных на самую что ни на есть злобу дня.

Творческий мир Булгакова фантастически богат, разнообразен, полон всякого рода неожиданностей. Ни один из его романов, ни одна повесть или пьеса не укладываются в привычные нам схемы.

Воспринимаются они и толкуются разными людьми по-разному. У каждого внимательного читателя свой Булгаков. Пусть всякий, кто войдет в мир Булгакова, возьмет хоть малую дольку его богатства. Они неисчерпаемы и теперь, слава Богу, открыты всем.

Нелегко выявить приметы нового, воплотить содержание жизни в запоминающихся художественных образах. А разве легче вскрыть негативные тенденции, показать не только то, что мы все еще по инерции именуем пережитками прошлого, но и недостатки собственного роста? Словом то, что получило образное название «нажитков».

В иерархии современных литературных родов и жанров, особенно если смотреть на них в исторической перспективе, сатирическим жанрам уготовано место где-то внизу. Им отводится роль подсовная, весьма скромная, близкая к постепенно исчезающей величине. А как же иначе? Наступит такое время, когда останутся только пережитки, а потом и их не будет. Что же делать сатирику? Вера сколь благородная, столь и наивная. При таком подходе нарушается закон единства и борьбы противоположностей, предается забвению диалектическое положение об отрицании отрицания. Ибо внутренние противоположности - свойство структуры всякого объекта или процесса.

Характер связи и взаимодействия между противоположностями по своему раскрываются искусством сатиры.

С надеждой на скорое отмирание сатиры, видимо, придется подождать. Сатира - органическое свойство всякого большого искусства, а оно бессмертно. Рост материального благополучия, как известно, не влечет за собой автоматического приращения нравственного достоинства. Иногда зависимость может быть обратной. Ведь есть испытание на бедность, а есть испытание на сытость. В наше время возникают конфликты, не менее острые, чем в 20-30 годы, когда борьба шла между классовыми противниками.

Нынче это не антагонистические противоречия, но интенсивность и острота их проявления ненамного меньше, особенно когда речь идет о борьбе высокой нравственности и интеллекта с бездуховностью, этических и эстетических ценностей с пошлостью, прикрытой уже не полированными шифоньерами, а ссылками на Кафку или сюрреализм.

План
1. Становление Зощенко
2. Причины успеха произведений Зощенко у читателей:
а) богатая биография как источник познания жизни;
б) язык читателя – язык писателя;
в) оптимизм помогает выжить
3. Место творчества Михаила Зощенко в русской литературе
Вряд ли найдется человек, не читавший ни одного произведения Михаила Зощенко. В 20-30 годах он активно сотрудничал в сатирических журналах («Бегемот», «Смехач», «Пушка», «Ревизор» и другие). И уже тогда за ним утвердилась репутация прославленного сатирика. Под пером Зощенко все печальные стороны жизни вместо ожидаемой грусти или страха вызывают смех. Сам автор утверждал, что в его рассказах «нет ни капли выдумки. Здесь все – голая правда».
Тем не менее, несмотря на громкий успех у читателей, творчество этого писателя оказалось несовместимым с установками соцреализма. Печально известные постановления ЦК ВКП(б) конца сороковых годов наряду с другими писателями, журналистами, композиторами обвиняли Зощенко в безыдейности и пропаганде мещанской буржуазной идеологии.
Письмо Михаила Михайловича Сталину («Я никогда не был антисоветским человеком… Я никогда не был литературным пройдохой или низким человеком») осталось без ответа. В 1946-ом его исключили из Союза писателей, и в течение последующих десяти лет не выходило ни одной его книги!
Доброе имя Зощенко было восстановлено лишь во время хрущевской «оттепели».
Чем же можно объяснить небывалую славу этого сатирика?
Начать следует с того, что огромное влияние на его творчество оказала сама биография писателя. Он успел очень много. Командир батальона, начальник почты и телеграфа, пограничник, полковой адъютант, агент угрозыска, инструктор по кролиководству и куроводству, сапожник, помощник бухгалтера… И это еще неполный перечень того, кем был и что делал этот человек, прежде чем сесть за писательский стол.
Он видел множество людей, которым выпало жить в эпоху великих социальных и политических перемен. Он разговаривал с ними на их языке, они были его учителями.
Зощенко был совестливым и чутким человеком, его мучила боль за других, и писатель считал себя призванным служить «бедному» (как он позже его назовет) человеку. Этот «бедный» человек олицетворял собой целый человеческий пласт тогдашней России. На его глазах революция пыталась вылечить военные раны страны и реализовать высокие мечты. А «бедный» человек в это время был вынужден (вместо созидательного труда во имя воплощения этой мечты) тратить силы и время на борьбу с мелкими бытовыми неурядицами.
Более того: он настолько занят этим, что даже не может сам сбросить с себя тяжелый груз прошлого. Открыть «бедному» человеку глаза, помочь ему – в этом писатель видел свою задачу.
Очень важно, что, кроме глубокого знания жизни своего героя, писатель мастерски владеет его языком. По слогам читая эти рассказы, начинающий читатель совершенно уверен, что автор – свой. И место, где разворачиваются события, так знакомы и привычны (баня, трамвай, кухня коммуналки, почта, больница). И сама история (драка в коммунальной квартире из-за «ежика» («Нервные люди»), банные проблемы с бумажными номерками («Баня»), которые голому человеку деть «прямо сказать – некуда», треснутый на поминках стакан в одноименном рассказе и чай, который «шваброй пахнет») тоже близка аудитории.
Что касается простого, порой даже примитивного языка его произведений, то вот как писал об этом в 1929 году сам сатирик: Обычно думают, что я искажаю «прекрасный русский язык», что я ради смеха беру слова не в том значении, какое им отпущено жизнью, что я нарочито пишу ломаным языком для того, чтобы посмешить почтеннейшую публику. Это неверно. Я почти ничего не искажаю. Я пишу на том языке, на котором сейчас говорит и думает улица. Я сделал это не ради курьезов и не для того, чтобы точнее копировать нашу жизнь. Я сделал это для того, чтобы заполнить хотя бы временно тот колоссальный разрыв, который произошел между литературой и улицей».
Рассказы Михаила Зощенко выдержаны в духе языка и характера того героя, от имени которого ведется повествование. Такой прием помогает естественно проникнуть во внутренний мир героя, показать суть его натуры.
И еще одно существенное обстоятельство, повлиявшее на успех сатиры Зощенко. Этот писатель выглядел очень веселым и никогда не унывающим человеком. Никакие проблемы не могли сделать его героя пессимистом. Все ему нипочем. И то, что одна гражданочка при помощи пирожных перед всей театральной публикой его опозорила («Аристократка»). И то, что «ввиду кризиса» пришлось ему с «молоденькой супругой», дитем и тещей в ванной комнате проживать. И то, что в компании сумасшедших психов пришлось ехать в одном купе. И опять ничего! Несмотря на такие вот постоянные, многочисленные и чаще всего неожиданные проблемы, написано бодро.
Этот смех скрашивал читателям трудную жизнь и давал надежду, что все будет хорошо.
Но сам Зощенко был последователем гоголевского направления в литературе. Он считал, что над его рассказами надо не смеяться, а плакать. За кажущейся простотой рассказа, его шутками и курьезами всегда стоит серьезная проблема. Их у писателя всегда было много.
Зощенко остро чувствовал наиболее важные вопросы времени. Так, его многочисленные рассказы о жилищном кризисе («Нервные люди», «Колпак» и другие) появились именно в нужный момент. Это же можно сказать и о поднятых им темах бюрократизма, взяточничества, ликвидации неграмотности… Словом, практически обо всем, с чем люди сталкивались в повседневном быту.
Со словом «быт» прочно связано понятие «обыватель». Существует мнение, что зощенковская сатира высмеивала обывателя. Что писатель создавал неприглядные образы обывателей, чтобы помочь революции.
На самом же деле Зощенко высмеивал не самого человека, а обывательские черты в нем. Своими рассказами сатирик призывал не бороться с этими людьми, а помогать им избавиться от недостатков. А еще облегчить их бытовые проблемы и заботы, для чего строго спрашивать с тех, чье равнодушие и злоупотребление властью подрывают веру людей в светлое будущее.
Еще одной удивительной особенностью обладают все произведения Зощенко: по ним можно изучать историю нашей страны. Тонко чувствуя время, писатель сумел зафиксировать не просто проблемы, волнующие современников, но и сам дух эпохи.
Этим, пожалуй, объясняется и сложность перевода его рассказов на другие языки. Читатель-иностранец настолько не готов к восприятию описанного Зощенко быта, что часто оценивает его как жанр некой социальной фантастики. В самом деле, как объяснить незнакомому с российскими реалиями человеку суть, скажем, рассказа «История болезни»? Только соотечественник, не понаслышке знающий об этих проблемах, в состоянии понять, как в приемном покое может висеть вывеска «Выдача трупов от 3-х до 4-х». Или постигнуть фразу медсестры «Даром что больной, а тоже замечает всякие тонкости. Наверно, говорит, вы не выздоровеете, что во все нос суете». Или взять в толк тираду самого лекпома («Я, говорит, первый раз вижу такого привередливого больного. И то ему, нахалу, не нравится, и это ему нехорошо… Нет, я больше люблю, когда к нам больные поступают в бессознательном состоянии. По крайней мере тогда им все по вкусу, всем они довольны и не вступают с нами в научные пререкания»).
Едкий гротеск этого произведения подчеркивает несообразность существующего положения: унижение человеческого достоинства становится обычным в стенах самого гуманного, лечебного учреждения! И слова, и действия, и отношение к больным – все здесь ущемляет человеческое достоинство. И делается это механически, бездумно – просто потому что так заведено, это в порядке вещей, так привыкли: «Зная мой характер, они уже не стали спорить со мной и старались во всем поддакивать. Только после купанья они дали мне огромное, не по моему росту, белье. Я думал, что они нарочно от злобы подбросили мне такой комплект не по мерке, но потом я увидел, что у них это – нормальное явление. У них маленькие больные, как правило, были в больших рубахах, а большие – в маленьких. И даже мой комплект оказался лучше, чем другие. На моей рубахе больничное клеймо стояло на рукаве и не портило общего вида, а на других больных клейма стояли у кого на спине, а у кого на груди, и это морально унижало человеческое достоинство».
Чаще всего сатирические произведения этого писателя строятся как простые и безыскусные повествования героя о том или ином эпизоде из жизни. Рассказ похож на очерк, репортаж, в котором автор ничего не придумал, а просто, заметив тот или иной эпизод, педантично поведал о нем с прилежностью внимательного и ироничного журналиста. Вот почему рассказы Зощенко в отличие от остросюжетных новелл О`Генри или Аркадия Аверченко строятся не на неожиданном повороте событий, а на раскрытии непредвиденных сторон характера.
Михаил Зощенко оставил богатейшее литературное наследие. При его жизни вышло более 130 книг. Это больше тысячи рассказов, фельетонов, повести, пьесы, сценарии… Но, помимо своих книг, Зощенко оставил после себя и более обширное «наследство», заложив (наряду со своими современниками – Михаилом Булгаковым, Аркадием Буховым, Аркадием Аверченко, Михаилом Кольцовым и многими другими) основы жанра русского сатирического рассказа. И широкое развитие этого направления подтверждают и наши дни.
Так, «Зощенковский герой» нашел несомненное продолжение в образе рассказчика - «люмпен-интеллигента» в «Москве-Петушках» Венедикта Ерофеева, в прозе Юза Алешковского, Е. Попова, В. Пьецуха. У всех названных писателей в структуре рассказчика сталкиваются черты «интеллигента» и «работяги», язык культурного слоя и простонародья.
Продолжая анализ зощенковских традиций в литературе и искусстве, нельзя не обратиться к творчеству Владимира Высоцкого (в его песнях перспективен образ героя-рассказчика песен).
Столь же явные аналогии прослеживаются и при анализе творчества Михаила Жванецкого. Оно пересекается с зощенковским по многим параметрам. Отметим прежде всего родственность афористических конструкций, приведя в доказательство несколько фраз: «Вообще искусство падает». «Поэтому, если кто хочет, чтобы его хорошо понимали здесь, должен проститься с мировой славой». «Очень даже удивительно, как это некоторым людям жить не нравится». «Надо достойно ответить на обоснованные, хотя и беспочвенные жалобы иностранцев - почему у вас люди хмурые». «Вот говорят, что деньги сильнее всего на свете. Вздор. Ерунда». «Критиковать нашу жизнь может человек слабого ума».
Нечетные фразы принадлежат Зощенко, четные - Жванецкому (что, как можно заметить, обнаруживается не без усилия). Жванецкий продолжил работу Зощенко по реабилитации «простого человека» с его обыкновенными житейскими интересами, его естественными слабостями, его здравым смыслом, его способностью смеяться не только над другими, но и над собой.
…Читая произведения Зощенко, размышляя над ними, мы, конечно, вспоминаем Гоголя и Салтыкова-Щедрина. Смех сквозь слезы – в традициях русской классической сатиры. За веселым текстом его рассказов всегда звучит голос сомнения и тревоги. Зощенко всегда верил в будущее своего народа, ценил его и переживал за него.
Анализ стихотворения Роберта Рождественского
«Баллада о таланте, боге и черте»
Роберт Рождественский вошел в литературу вместе с группой талантливых сверстников, среди которых выделялись Е. Евтушенко, Б. Ахмадулина, А. Вознесенский. Читателей прежде всего подкупал гражданский и нравственный пафос этой разнообразной лирики, которая утверждает личность творящего человека в центре Вселенной.
Анализируя «Балладу о таланте, боге и черте», мы видим, что первые же строки произведения ставят важный вопрос: «Все говорят: «Его талант от бога!» А ежели от черта? Что тогда?..»
Образ таланта с первых же строф предстает перед нами двояко. Это и талант – в смысле необычных человеческих способностей и качеств, и талант как сам человек, наделенный таким даром. Причем вначале поэт описывает своего героя совершенно буднично и прозаично: «… И жил талант. Больной. Нелепый. Хмурый». Эти короткие отрывистые предложения, состоящие каждое из единственного прилагательного, обладают огромными возможностями эмоционального воздействия на читателя: сила напряжения при переходе от одного предложения к другому нарастает все больше и больше.
В «бытовых» характеристиках и описании каждодневной жизни таланта полностью отсутствует какая-либо возвышенность: «Вставал талант, почесываясь сонно. Утерянную личность обретал. И банка огуречного рассола была ему нужнее, чем нектар». А поскольку все это явно происходит утром, читатель заинтригован: чем же занимался человек до сих пор? Оказывается, выслушав монолог черта («Послушай, бездарь! Кому теперь стихи твои нужны?! Ведь ты, как все, потонешь в адской бездне. Расслабься!..»), он попросту отправляется «в кабак. И расслабляется!»
В последующих строфах поэт вновь и вновь использует уже знакомый нас прием, употребляя слово в нескольких значениях и значительно усиливая этим эмоциональное напряжение: «Он вдохновенно пил! Так пил, что черт глядел и умилялся. Талант себя талантливо губил!..» Этот языковой прием, основанный на сочетании, казалось бы, таких парадоксально несочетаемых по смыслу и стилистике слов (талантливо губил) создает перед читателем живые и сильные образы, позволяет сделать их максимально, до боли, трагичными.
Напряжение все нарастает. Вторая половина «Баллады…» пронизана горьким пафосом и надеждой. Здесь повествуется о том, как талант работал - «Зло, ожесточенно. Перо макая в собственную боль». Эта тема, последовательно развиваясь далее, звучит на все более и более пронзительной ноте: «Теперь он богом был! И был он чертом! А это значит: был самим собой».
Напряженность достигает своего апогея. Вот ответ на вечный вопрос: талант от бога или от черта? Истинный талант сам себе и бог, и черт. Вновь сочетание противоположностей дает нам возможность взглянуть на мир другими глазами, увидеть его не в однозначных категориях «белое – черное», а во всем многоцветии.
После этой кульминации автор вновь «спускается» на землю, к образам зрителей, наблюдавших за процессом творения. И богу, и черту здесь приписываются совершенно человеческие, к тому же неожиданные действия. Вот как они реагировали на успех таланта: «Крестился бог. И чертыхался бог. «Да как же смог он написать такое?!» …А он еще и не такое мог».
Насколько буднично и просто звучит последняя строка! Никаких стилистических излишеств, лексика самая что ни на есть разговорная. Но в этой простоте – та сила, с которой поэт выражает основную идею произведения: истинному таланту подвластно все. Фраза сказана как бы тихим голосом, но он настолько уверен в справедливости произнесенного, что отпадает надобность в патетике, громкости, декламации. Все как бы само собой разумеется, и в этом великая истина…
Правда войны в произведениях Ю. Бондарева
Тема войны неиссякаема. Появляются все новые и новые произведения, которые вновь и вновь заставляют вернуться к огненным событиям более чем пятидесятилетней давности и увидеть в героях Великой Отечественной то, что мы еще недостаточно поняли и оценили. На рубеже пятидесятых-шестидесятых годов появилась целая плеяда хорошо известных сегодня читателям имен: В. Богомолов, А. Ананьев, В. Быков, А. Адамович, Ю. Бондарев…
Творчество Юрия Бондарева всегда было драматично и драматургично. Самое трагическое событие ХХ века – война с фашизмом, неизбывная память о ней – пронизывает его книги: «Батальоны просят огня», «Тишина», «Горячий снег», «Берег». Юрий Васильевич принадлежит к тому поколению, для которого Великая Отечественная стала первым жизненным крещением, суровой школой юности.
Основой творчества Юрия Бондарева стала тема высокого гуманизма советского солдата, его кровной ответственности за наш сегодняшний день. Повесть «Батальоны просят огня» была опубликована в 1957 году. Эта книга, как и последующие, словно бы логические продолжающие ее («Последние залпы», «Тишина» и «Двое») принесли автору широкую известность и признание читателей.
В «Батальонах…» Юрию Бондареву удалось нащупать свое собственное течение в широком литературном потоке. Автор не стремится к всеобъемлющему описанию картины войны – он кладет в основу произведения конкретный боевой эпизод, один из многих на полях сражений, и населяет свою повесть совершенно конкретными людьми, рядовыми и офицерами великой армии.
Образ войны у Бондарева грозный и жестокий. И события, описанные в повести «Батальоны просят огня», глубоко трагичны. Страницы повести полны высокого гуманизма, любви и доверия к человеку. Еще здесь Юрий Бондарев начал разрабатывать тему массового героизма советского народа, позже она получила наиболее полное воплощение в повести «Горячий снег». Здесь автор рассказал о последних днях Сталинградской битвы, о людях, насмерть вставших на пути фашистов.
В 1962 году опубликован новый роман Бондарева – «Тишина», а вскоре – его продолжение, роман «Двое». Герой «Тишины» Сергей Вохминцев только что вернулся с фронта. Но он не может стереть из памяти отзвуки недавних сражений. Поступки и слова людей он судит самой высокой мерой – мерой фронтовой дружбы, боевого товарищества. В этих нелегких обстоятельствах, в борьбе за утверждение справедливости крепнет гражданская позиция героя. Вспомним произведения западных авторов (Ремарк, Хэмингуэй) – в этой литературе постоянно звучит мотив отчуждения вчерашнего солдата от жизни сегодняшнего общества, мотив разрушения идеалов. Позиция Бондарева в этом вопросе не дает поводов для сомнений. Его герою на первых порах тоже нелегко входить в мирную колею. Но Вохминцев не зря прошел суровую школу жизни. Он снова и снова, как и герои других книг этого писателя, утверждает: правда, какой бы горькой она ни была, всегда одна.