Миф об Амуре и Психее (по Апулею). Миф об амуре и психее Анализ мифа об амуре и психее

Доброго времени суток, мои дорогие читатели!

В этой статье я решила познакомить Вас с чудесным мифом «Амур и Психея» . Мне кажется, что каждый, кто хочет изучать психологию, должен быть знаком с историческими корнями происхождения как самой науки , так и ее названия. Да, как Вы уже, наверно, успели догадаться, столь популярная в наше время наука получила свое название в честь древнегреческой богини Психеи , что в переводе означает душа, дыхание.

В греческом искусстве душа представлялась в образе бабочки или молодой девушки с крыльями бабочки. Именно эту душу-бабочку греки определили в спутницы крылатому Эросу (бог любви, олицетворение любви и сексуальности), которого также именовали как Эрот, Купидон или Амур. Наибольшую известность приобрел сказочный сюжет отношений Психеи и Амура античного автора Апулея (II вв.) , который был переведен на русский язык М. А. Кузминым.

У царя с царицей были три дочки-красавицы. Психею, младшую и самую красивую, люди почитали как Венеру, забросив старые святилища богини. Слава о красоте Психеи прошла по всей земле и многие приезжали в город, чтобы воздать ей божеские почести. Разгневанная Венера, решив погубить соперницу, приказывает Амуру внушить «самозванке» любовь к негоднейшему из людей. К Психее никто не желал свататься, и она чувствовала себя очень несчастной оттого, что все любовались ею, как бездушной красотой, и никто не искал ее руки.

Переживая за любимую дочь, отец обратился к милетскому Оракулу, и бог ответил, что мужем Психеи станет не человек, а некто крылатый, палящий огнем, гроза богов и даже Стикса. Психею следует отвести на высокий обрыв и там оставить.

Родители подчинились и исполнили волю Оракула. Когда отец привел девушку в указанное место и оставил одну, с дуновением ветра Зефир (бог ветра) унес красавицу во дворец, где ее окружали невидимые слуги.

По ночам к ней является Амур , который уходит до восхода солнца. Он много раз предупреждает ее, что если она попытается его увидеть, то навсегда лишится супружеских объятий. надеется узнать мужа в чертах будущего ребенка, которого носит под сердцем. От супруга она узнает, что ее разыскивают сестры, но эта встреча опасна. Психея со слезами вымаливает разрешение на встречу во дворце.

Сестры являются к обрыву и Зефир переносит их во дворец. Так они являются несколько раз. Из противоречивых рассказов Психеи о муже (то он молодой и красивый охотник, то почтенный торговец) они делают вывод, что это бог, но из зависти говорят, что это дракон, готовый съесть Психею вместе с ребенком.

По их наущению она готовит бритву и масляную лампу, чтобы отсечь спящему чудовищу голову, но обнаруживает «нежнейшее и сладчайшее из всех диких зверей чудовище» - Купидона.

Масло с фитиля лампы обжигает плечо «господина всяческого огня», и Амур улетает. Психея, повиснув на его ноге, летит и падает. Амур, «знаменитый стрелок», который из любви «сам себя ранил своим же оружием», упрекает ее в неблагодарности, сидя на верхушке кипариса, а затем улетает.

Долго ходила по всем землям, искав своего возлюбленного, пока не была вынуждена преклониться перед свекровью Венерой, которая ждала случая отомстить ей и уже послала разыскать ее Меркурия. В это время больной от обжога Амур лежал у своей матери. Очутившись под одной кровлей с супругом, но разлученная с ним, Психея должна была сносить всяческие преследования Венеры, которая, ища ей смерти, придумывала разные неисполнимые работы. Так, ей поручили разобрать по зернам и породам громадную кучу смешанного зерна, достать золотого руна с бешенных овец, добыть воды из Стикса и принести из подземного царства от Прозерпины ящик с чудесными притираниями.

Благодаря чужой помощи, Психея сделала все, что велела ей Венера, пока, наконец, не выздоровел Амур.

Тогда он обратился к содействию верховного олимпийского бога и с помощью его добился согласия небожителей на брак с Психеей, которая получила от Зевса бессмертие и была приобщена к сонму богов.

Завистливые сестры Психеи были наказаны за свою зависть и коварство тем, что разбились об утес, прыгнув с него в расчете, что Зефир унесет их в волшебный дворец Амура. От брака Психеи с Амуром родилось Наслаждение (Вожделение).

По поводу перевода имени отпрыска Амура и Психеи долгое время существовали разногласия, так русский поэт И.П. Богданович пишет:

От них родилась дочь, прекрасна так, как мать;
Но как ее назвать,
В российском языке писатели не знают.
Иные дочь сию Утехой называют,
Другие - Радостью, и Жизнью, наконец;
И пусть, как хочет, всяк мудрец
На свой зовет ее особый образец.
Не пременяется названием натура:
Читатель знает то, и знает весь народ,
Каков родиться должен плод
От Душеньки и от Амура [Богданович 1957: 126].

Несомненно, столь прекрасный сказочный сюжет отражает всю сущность человеческой души, какие муки ей приходится притерпевать отстаивая свою любовь, сколько ошибок совершить и исправить, чтобы наконец достичь наслаждения. Но самое главное, что проходит красной линией во многих сказках - это никогда не следует терять надежды на осуществление своей мечты!

Р.S. А что Вы думаете по поводу сюжета мифа «Амур и Психея» ? И какие чувства у Вас возникли после прочтения?

Про коллективное бессознательное Юнга приходит понимание тогда, когда в различных культурах ты обнаруживаешь схожие концепты. И имена "богов", и термины все разные, а суть одна. Рассказывает "старина глубокая" о том же. С чего это на Пушкина меня вдруг потянуло? "Преданья старины глубокой". Да, проследила параллели интересные, читая Э. Нойманна, а точнее, его комментарий к мифу об Амуре и Психее. Псиэх — Душа. Психологам мимо такого мифа пройти грешно. Тем более, осколки этого произведения мы видим в русских сказках. И, более того, не народных, а авторских. Впрочем, и история Амура и Психеи также имеет своего автора.

Апулей только начинает описывать приключения Психеи, заключая, что её рождения стало переломным моментом в человеческой истории, поскольку явилась "Новая Афродита", рождённая от земли из капли росы, вместо официальной, законной, богиней Любви, оказавшейся довольно вздорной, будучи рождённой из морской пены, оплодотворённой отсечённым фаллосом Урана. Автор только начинает говорить о ярости богини Афродиты и зависти её к молодой земной девушке, а также о жгучем желании погубить молодую нахалку, как большинству из нас уже слышится знакомое: "свет мой, зеркальце, скажи, да всю правду доложи" , ну, или мерещится платье Белоснежки.

Афродита, как и злые мачехи из сказок, желает доказать превосходство собственной красоты над чьей бы то ни было. И обрекает Психею на пламенную любовь к "самому последнему из смертных". Для этого Афродита использует стрелы Амура (Эроса), своего сына, в вовсе не отправляет её в лес "на съедение волкам", как злая мачеха невесту Елисея, однако тема "смертельного брака", принесение девы в жертву чудовищу (а именно Дракону посвящают Психею, согласно воле богини), присутствует в обоих произведениях.

В произведении Пушкина уже утрачено то древнее звучание мифа о браке, однако девушку ждёт смерть от волчьих зубов.

Так проявляется мотив невесты, посвящённой смерти, центральный архетип феминных мистерий, с точки зрения которых, каждый брак — это одинокое ожидание на вершине горы чудовищного жениха, которому чистая и непорочная дева была уступлена, вопреки её свободной воле. Как жертва, подчиняющаяся маскулинности. Для женщины вступление в брак и лишение девичества — это момент перехода, мистерия. Для мужчины же — это похищение и завоевание, что осознается девушкой-невестой как изнасилование.

Дефлорация в приближённом переводе может звучать как "срывание, уничтожение цветка", то есть гибель Девы, которую символизирует цветок, и переход её в беременное состояние, носящей плод.

Кстати говоря, после того, как Психею отдали Дракону, совпадения событий мифа начинаются уже совсем с другой сказкой. Мотив злой мачехи (а у Психеи вместо мачехи — будущая свекровь), ревнующей к первенству в красоте и признании, описан только в Мёртвой Царевне (или Белоснежке), а вот Дракон или Чудовище — это уже из сказки Аксакова. Про аленький цветочек. Как вам упоминание о дефлорации в свете того, что купец сорвал цветочек аленький прямо у чудища из середины сада? А я всё в детстве думала — чего так переживать из-за ботвы какой-то? Мало ли цветов в саду? Но, впрочем, мы и в детстве знали о сокровенном смысле этого цветка. Что есть он, этот смысл. Хотя каков — не ясно детям.

Далее, в развитии сюжета Психею похищает не Дракон. Зефир. Оказывается, Амур (Эрос) сам укололся своей же стрелой и полюбил Психею. Унёс её на край земли и сделал девушку своей женою. Овладел, точнее. И вот, Психея в чьей-то власти. В чьей — она не знает. Она лишь точно знает то, что обречена Дракону, чудищу. Её же ночной любовник нежен, вот только смотреть на себя не позволяет. При этом, видя сам Психею ясно, её супруг запрещает спрашивать о себе, смотреть на себя и сохраняет инкогнито.

И этот эпизод как две кали воды похож на пребывание купеческой дочери в плену у чудища. А, кстати, в восточных сказках "дочь купца" — это душа (Психэ); восток и не скрывает, что в сказках зашифрованы иные мудрости. Она предполагает, что хозяин её — чудовище, поскольку так сказал отец. Психея знает, что Дракон её супруг. Но одна девушка сталкивается с добрым отношением "по хозяйству" днём, а другая — с пламенным любовником ночью. И обе пребывают в состоянии незнания о своей дальнейшей судьбе, обе, принесённые в жертву, поскольку находятся в заточении не по своей воле.

У обеих девушек есть сёстры. Психею они подговаривают нарушать табу. Рассмотреть хорошенько и убить уже, наконец, своего возлюбленного, похитившего её. Купеческую дочь её сёстры обманывают с той же целью и мотивом — с желанием гибели её супруга, являющегося чудовищем.

Миф — это всегда бессознательное представление ключевых жизненных ситуаций, и одна из причин того, почему мифы и сказки столь значительны для нас, состоит в том, что в этих исповедях, прояснённых светом сознания, мы можем читать подлинный опыт человечества.

Архетипическое влияние смертоносного брака распространяется с доисторической эпохи до наших дней, его можно проследить в ритуальных жертвоприношениях девственниц, а обрядах бракосочетания, когда дева-цветок совершает переход в плодородную мать.

Этот переход совершают добровольно обе девушки. Психея подчиняется судьбе, Алёнушка выбирает её сама, забрав волшебное кольцо отца.

Нойманн говорит о сёстрах Психеи, толкающих её на убийство мужа, как о теневой стороне девушки, протестующей против унижения и оскорбления матриархальной психики. Ведь она находится в подчинённом положении, ей овладевает непонятно кто, и получилось как-то так, что "в одном и том же теле она ненавидит чудовище и любит мужа". Поэтому и медлит, но сестёр выслушивает.

Эта строптивость проявляется и у Алёнушки. Обе девушки чувствуют себя запертыми в золотых клетках и жаждут вырваться. Одна — навестить дом, другая — сорвать покров тайны, нарушить табу. И, если в нашей сказке Алёнушка влюбляется в чудовище "на расстоянии", боясь стать причиной его смерти, то в мифе о Психее описываются более глубокие мистерии.

Психея, подчиняясь сёстрам (своей тени), вступает в конфликт с любовником. И именно этот конфликт, инициированный ею, словами Нойманна, является "основным фактором собственного развития Психеи". Состояние слепого послушания в тёмном раю чувственности подобно нахождению в водах бессознательного. Захват её тела и беременность Психеи — мотив изнасилования с позиции феминности. Она не вольна давать или не давать согласие. Её берут каждую ночь. С точки зрения матриархата, единственным достойным ответом маскулинности будет его кастрация. Именно этого требуют сёстры (тень) от Психеи, вооружив её кинжалом.

До сих пор пара противоположностей "любовник-чудовище" присутствовала только в бессознательном Психеи. Девушка должна пролить свет сознания на ситуацию и увидеть лицо своего мужа, чтобы разрешить конфликт между душой, любящей мужа и душой, ненавидящей монстра.

Взяв масляную лампу, Психея видит лицо Эроса, прекрасного бога, и от неожиданности ранится об одну из его стрел. Она влюбляется. Влюбляется, увидев индивидуальность. Этот момент Нойманн называет переломным в истории феминности. Закон матриархата запрещает любые отношения с мужчинами как с отдельными личностями. Он признает мужчин как проводников анонимной силы, имеющей божественную сущность.

И в этой сцене женщина Психэ выходит из тьмы бессознательного и обретает первый опыт взаимодействия с мужчиной как с носителем индивидуальности. Ей открывается, что разницы между супругом и чудовищем не существует. Она добровольно отдаёт себя в объятья Эроса, выходя из роли жертвы в роль сознательно любящей женщины. Этим она не отрицает матриархальную стадию своей женственности, а пробуждает её аутентичную форму и усиливает её до состояния амазонки.

Вместе с любовью, которая прорвалась наружу в момент, когда Психея увидела Эроса, пробуждается её внутренний Эрос. Внутренний образ её любви, её личный Эрос становится высшим выражением, образом того, кто находится перед ней в физическом теле, обожжённый маслом из лампы. Он улетает от Психеи, поскольку не в силах тягаться со своим образом внутри Психеи, её "Эросом изнутри".

И там, где наши герои уже играют свадьбы, в мифе Апулея всё только начинается.

Возможно, это потому, что теневой аспект Аленушки ей самой не принимается. Сёстры, нет, не так, Злые сёстры перевели стрелки на часах, она не виновата. Она опаздывает к своему чудовищу, но совершенно не по своей воле. Оно само. В мифе о Психее она сама решается на убийство супруга, вооружившись кинжалом, она идёт к его постели. Она пытается самостоятельно покончить с рабским своим положением. И, возможно, именно поэтому, тот миф имеет продолжение.

Два слова в сторону тени и отрицательных героев, которые частенько её и воплощают. Без них сюжеты сказок не сложились бы вовсе. Ну, что бы делала даже Алёнушка, если бы не её сестрицы, которые так ей навредничали? Вернулась бы вовремя, жила бы дальше и целовать не стала бы чудовище. Зачем? Всё было бы как прежде. Жила бы, тосковала. Ходила бы по своей золотой клетке, как до визита к сёстрам. И только внутренний конфликт со своей тенью нас пробуждает к росту. И осознанию. И пробуждению. Даёт нам ясность сознания.

Не потому ли Самость любит её больше, чем наше эго? Строя козни и инициируя внутренние конфликты, она является той силой, "что вечно хочет зла, и вечно совершает благо" . [И. Гете. Фауст.] Ещё бы принять эту силу, как свою, как смогла это сделать Психея, а не атрибутировать её всецело сёстрам.

Друзья, а есть среди нас такие, кто в детстве импонировал отрицательным героям сказок?

Вместе мы отыщем путь к вашим скрытым возможностям.

В одном чудесном государстве,
На радость царствующим лицам,
Росли,чтобы прославить царство,
Прекраснейшие три сестрицы.

Все хороши, но младшая-Психея
Настоль была красива, что Венера*,
Из ревности, собою не владея,
Решила покарать ее без меры.

Послав к Психее сына своего,
Она ему все строго наказала:
Влюбить красавицу в ничтожного,
Чтоб с ним до смерти прозябала.

Амур* помчался исполнять приказ,
Но был сражен небесной красотой.
Про материнский он забыл наказ,
Психею видел он своей женой.

Он от Психеи отвадил женихов,
Понять не могут царь с царицей-
Никто к Психее не выказал любовь.
Давно уж замужем ее сестрицы.

К оракулу решил царь обратиться,
Тот вынес сделанный Амуром приговор:
Психее к свадьбе нужно нарядиться
И на горе супруга ждать – вот уговор.

Царь и царица долго горевали,
Но не посмели ослушаться богов.
Они слезами дочку провожали,
Не поднимая поседевших вмиг голов.

Стоит Психея в свадебном наряде,
Ей страшно, не знает, что произойдет.
Ее Зефир* подхватывает сзади
И нежно в долину со скалы несет.

Психея будто бы попала в сказку.
На изумрудной находясь траве,
Вокруг себя взглянувши без опаски,
Забыла о прошедшем сватовстве.

Огромные деревья окружали
Прекрасный беломраморный дворец.
Красы подобной люди не видали -
Создать такое мог один Творец.

Царевна тихо подошла к дверям,
Которые пред нею распахнулись.
Глазами, не привыкшим к чудесам,
Она к красотам будто прикоснулась.

Слоновой кости высокий потолок,
Сверкают стены серебром и златом.
Горит алмазный пол как огонек,
Украшен он орнаментом богатым.

Психея по дворцу с вниманием идет,
Ее незримо провожают слуги.
Лишь только в голову ей что-нибудь придет -
Как тут же предлагают ей услуги.

За целый день изрядно подустав,
Психея спать легла, лишь стало потемней.
Собой хорош: красив и златоглав,
Средь ночи, сошел Амур на ложе к ней.

Вот так они встречались по ночам,
Не видя, лишь друг друга осязая.
И до рассвета прощались по утрам,
От счастья и большой любви сгорая.

Как много радости и счастья неземных!
Одно Психее покоя не давало:
Тоска по дому, мысли о своих родных,
Она о них все время вспоминала.

Супруг, мой милый, я с просьбою к тебе,
Я по своим родным скучаю очень.
Дозволь увидеться нам, пригласить к себе.-
Психея попросила мужа ночью.

Амур на просьбу тут же дал ответ:
-Нам лучше подождать еще немного,
Боюсь накликать я на нас навет.
Ведь сделать это будет так недолго.

Царевна возразить Амуру не посмела,
Хоть и надеялась увидеться с родными.
Она, ответ услышав, тут же погрустнела,
Все время плакала над бедами своими.

Амур решил помочь своей Психее:
- За сестрами пошлю. Вот мой ответ.
Но с ними будь немного похитрее,
Не получи от них плохой совет.

Зефиры сестер на крыльях доставили своих.
Они, вначале, встрече были рады.
Но посмотрев на все вокруг, в сердцах их
Пробудилась зависть от досады.

Из простодушия Психея сестрам рассказала,
Что до сих пор не видела супруга своего.
Он молод и хорош собой - она предполагала.
Является он к ней под кровом темноты ночной.

Домой обратно возвратившись, царю с царицей
Не сказали ничего, составив лишь коварный план.
Решили применить его к Психее. Сестрицы,
Чтоб поссорить молодых, пошли на подленький обман.

Второй визит сестер закончился тревожно.
По вечерам ужасный змей вползал к ней во дворец,
И это был ее супруг,что непреложно.
Соседи говорят: «Не видел только лишь слепец».

Обманом сестры Психею настращали,
И на вопрос о том, что делать с этим ей,
Ответили, что спрятанным кинжалом
Она покончит с ним: «Как он заснет, убей».

Побыв немного, сестры попрощались.
На крыльях их Зефиры унесли домой.
Психея с думами одна осталась,
От разговора потеряв покой.

И, поразмыслив, решила посмотреть
Ближайшей ночью, когда уснет супруг.
Светильник взять, чтобы потом не сожалеть
И разрешить тем самым свой недуг.

Средь ночи, когда уснул Амур, Психея
Зажгла светильник, с постели тихо встав,
И, повернувшись, от страха цепенея,
Вдруг увидала Бога. Он был красив и златоглав.

Психея случайно светильник наклонила,
Упала капля масла Амуру на плечо.
Его случившееся тут же разбудило.
Увиденным Амур был сильно омрачен:

Ты не послушала меня и вот итог-
И погубила этим наше счастье.
Совет твоих сестер все за собой повлек.
Ну что ж, теперь наступят дни ненастья.

Сказал и, крыльями взмахнув, исчез вдали,
Оставив убитую горем Психею.
Наивность, простота надолго обрекли
Искать любимого, обманутого ею.

Тем временем Амур к Венере прилетел.
Богиня разгневана была на сына
За то, что он без ведома ее посмел
Жениться на Психее, в чем та повинна.

Венера запретила людям и богам
Психее помогать иль предоставить кров.
И не сочувствовал никто ее слезам,
Психея видела вокруг одних врагов.

Так, вдоволь наскитавшись, она пришла
К чертогу, хозяйкой где была Венера.
Та плохо встретила ее и задала
Задачу – разобрать различное зерно,
Которое насыпала без меры.

Ячмень, пшено, горох и чечевицу
Психее надо друг от друга отделить.
Работу эту, разделяя по крупицам,
Не хватит жизни, чтобы завершить.

Психея плакала, не зная, как ей быть.
Тут муравей собрал свою дружину.
Они решили несчастной подсобить
И выполнили замысел богини.

Психея новое заданье получила:
Шерсть златорунных баранов принести.
Бараны были злые и драчливы
И не давали близко подойти.

Зашелестел тростник, Психея услыхала:
-Ты подожди, бараны в полдень засыпают,
Пойдешь по роще, в кустах руно застряло,
Снимай его, оно с ветвей свисает.

Психея из рощи принесла
Охапку златорунной шерсти.
Венера недовольная была -
И новое задание из мести.

Она приказала себе принести
Воды из ручья на отвесной горе.
Стоит у подножья, но как вознестись
Наверх, чтоб водицы набрать поскорей.

Орел сосуд хрустальный подхватил
И вверх к источнику поднялся с ним.
Он наверху воды в него налил
И вниз вернулся с даром дорогим.

Фантазия прекрасна у богини,
Придумала Венера задание сложней.
Спуститься в царство мертвых к Прозерпине*,
Взять там ларец и, не открыв, доставить ей.

В отчаянье полном от замысла Венеры,
Психея на каменную башню поднялась.
От горя, нарыдавшись в полной мере,
Она покончить с жизнью собралась.

И так велико было горе Психеи,
Что камни из башни ее пожалели.
Они в царство мертвых ей путь указали
И как и что сделать – все ей рассказали.

В мертвое царство Психея попала.
Там повидала она Прозерпину.
Царица ларец отдала для Венеры.
Все сделав, Психея вернулась в долину.

О том, что ларец открывать ей не стоит,
Психея, конечно же, не забыла.
Ничто не случится, если откроет, -
Ее эта мысль постоянно давила.

Не совладав с любопытством своим,
Крышку ларца слегка приоткрыла.
Выйдя наружу, сон ее поглотил -
Черным туманом на землю свалило.

Тем временем Амур от раны излечился,
И вместе с ней и гнев его прошел.
Он стал искать Психею и вскоре очутился
В долине, где спящей на траве ее нашел.

Он поцелуем разбудил Психею,
Супруга его счастлива была.
Поведала Амуру про Венеру,
Какие беды от нее перенесла.

Амур Психею тут же успокоил,
Сказав, что от ее нападок оградит.
Он полетел к Юпитеру* и попросил,
Так сделать, чтоб меж женой и матерью был мир.

Юпитер вскорости призвал Венеру
И сказал: - Я подарю бессмертье ей,
Тогда она сравняется с богами.
Ей выпить дам сосуд с амброзией.

Психея тут же с богами поравнялась,
Вкусив амброзию, им ровней стала.
Венера ее невесткою признала,
Психея раньше об этом не мечтала.

Психея богам сразу стала мила,
Осанну пели ее красе и нраву.
Она Амуру вскоре дочку родила,
Ее назвали Наслаждением по праву.

Венера – в римской мифологии богиня красоты, плотской любви, желания, плодородия, и процветания.

Амур – сын Венеры и Вулкана. Представляли бога любви юношей или ребенком с копной золотых волос. На спине у него находились крылья, которые позволяли поражать свои цели с любого удобного места. Всегда с собой бог Амур носил лук и золотые стрелы, которые поражали сердца людей. Людям, которые отказывались от собственных чувств, бог любви заставлял страдать. Что интересно, стрелы не только посылали, а и убивали чувства. Иногда Амура изображали с завязанными глазами, что символизировало случайность выбора. Есть информация, что именно отсюда пошло выражение – любовь слепа.

Зефир – Мифологический Зефир является сыном Астрея и Эос. Упомянут в «Илиаде». Ввиду своей быстроты, он считался также вестником богов. О разнице в свойствах Зефира на Западе и на Востоке, по-видимому, имели понятие составители гомеровских песен, которые заставляют Зефир дуть на островах блаженных, находящихся на крайнем западе и не знающих ни бурь, ни дождей, ни снега.

Прозерпина - в древнеримской мифологии богиня подземного царства, соответствующая древнегреческой Персефоне, дочь Юпитера и Цереры, племянница и супруга Плутона. По одной версии, имя её - латинизированное греческое «Персефона». По другому толкованию, так называлась римская богиня, способствовавшая произрастанию (proserpere) семени и слившаяся позднее, по введении греческих культов, с богиней Персефоной.

Юпитер - в древнеримской мифологии бог неба, дневного света, грозы, отец богов, верховное божество римлян. Третий сын Сатурна и Опы. Брат Плутона, Нептуна, Цереры и Весты. Брат и cупруг богини Юноны. Соответствует греческому Зевсу.

Эрих Нойманн

КОММЕНТАРИЙ К "АМУРУ И ПСИХЕЕ"

< Фрагмент №1 >

Вводное замечание

В романе Апулея «Метаморфозы, или Золотой осёл» представлена история о Купидоне и Психее – иными словами, греческие и римские элементы оказываются смешаны. Тем не менее, в нашей интерпретации этой сказочной истории речь пойдёт об Эросе и Психее: мы будем использовать имена богов в их исконных греческих формах. Это не является следствием филологического педантизма, который был бы крайне неуместен в данной работе. С литературной точки зрения, нет сомнения в том, что образы богов весьма фривольного позднеримского пантеона, окружающие Психею у Апулея, несут в себе известную долю очарования волшебных сказок. Но поскольку целью нашей работы является анализ мифологических мотивов, то будет более уместным говорить об Элевсинских мистериях Деметры, а не Цереры, и называть аргосскую богиню Герой, а не Юноной. Более того: не Венера, а именно Афродита ассоциируется у нас с Великой Богиней. Наконец, супругом и любовником Психеи в мифе является могущественный Эрос – божество доисторической эпохи, а вовсе не Амур или Купидон – маленький озорной ангелочек, чей образ встречается в произведениях искусства начиная лишь с античных времён.

Эрих Нойманн

Психическое развитие фемининности

История Эроса и Психеи может быть разделена на пять частей: вступление, «смертоносный брак», роковой поступок, четыре испытания, счастливая развязка; этого же порядка мы будем придерживаться по ходу нашего исследования.

Психея, принцесса неземной красоты, почитается как богиня. Люди совершают паломничества к её двору, пренебрегая культом Афродиты, что будит в последней смертельную зависть. Она решает отомстить Психее и приказывает своему сыну Эросу погубить принцессу, заставив её полюбить «последнего из смертных».

Несмотря на красоту Психеи, никто не просит её руки. Желая найти супруга для дочери, её отец обращается к оракулу и получает страшный ответ:

Царь, на высокий обрыв поставь обреченную деву

И в погребальный наряд к свадьбе ее обряди;

Смертного зятя иметь не надейся, несчастный родитель:

Будет он дик и жесток, словно ужасный дракон.

Он на крылах облетает эфир и всех утомляет,

Раны наносит он всем, пламенем жгучим палит.

Даже Юпитер трепещет пред ним и боги боятся.

Стиксу внушает он страх, мрачной подземной реке.

Повинуясь пророчеству, несчастные родители готовят Психею к смертоносному браку с драконом. Но принцесса не погибает: неожиданно Зефир уносит её прочь. Так она вступает в блаженную жизнь с невидимым супругом, Эросом, чьей женой ей и суждено было стать. Однако её завистливые сёстры нарушают эту идиллию. Несмотря на предупреждения Эроса, Психея внимает их советам и решается под покровом ночи подстеречь чудовище – а именно так описывают сёстры её супруга - и убить его. В следующей части истории Психея, нарушая запрет Эроса, рассматривает его при свете лампы. Она узнаёт в нём бога, но упавшая из лампы капля горячего масла пробуждает его; в тот же миг он покидает Психею. Далее следуют поиски пропавшего возлюбленного, столкновение героини с разгневанной Афродитой и выполнение работ, возложенных на неё богиней. Противостояние заканчивается поражением Психеи: она открывает полученный от Персефоны сосуд и погружается в сон, подобный смерти. В финале повествования Эрос пробуждает Психею, после чего её принимают в сонм олимпийских богов в качестве его бессмертной супруги.

Повествование начинается с конфликта между Психеей и Афродитой: принцесса отличается столь редкостной красотой, что становится объектом поклонения. Среди смертных ходит молва, что «богиня, которую лазурная глубина моря породила и влага пенистая волн воздвигла, по своему соизволению являет повсюду милость, вращается в толпе людей», но ещё более оскорбительно для Афродиты глубоко символическое убеждение: «...или же заново из нового семени светил небесных не море, но земля произвела на свет другую Венеру, одаренную цветом девственности». Согласно этому доселе неслыханному поверью, Психея является уже не воплощением Афродиты (представление, которое богиня, вероятно, ещё могла допускать) - вместо этого она становится «второй Афродитой», зачатой и рождённой заново. Несомненно, эта «новая вера» содержит намёк на происхождение Афродиты, которая, согласно мифу, возникла из отсечённого и упавшего в море фаллоса Урана. Психея – «новая Афродита» - напротив, считается рождённой от земли, что была оплодотворена каплей небесной росы.

В ходе исследования станет ясно, что эта «новая вера» не является результатом каких-либо вольностей в интерпретации мифа с нашей стороны и касается его глубинной сущности. То, что конфликт между Афродитой и Психеей возникает в самом начале истории, указывает на центральное положение данного мотива.

Радикальное изменение отношения к Афродите говорит о том, что рождение Психеи стало переломным событием в человеческой истории. Это в точности напоминает плач «Великий Пан умер!», что звучал на закате античности. «Толпы людей, не останавливаясь перед дальностью пути, перед морской пучиною, стекались к знаменитому чуду. Никто не ехал в Пафос, никто не ехал в Книд, даже на самое Киферу для лицезрения богини Венеры никто не ехал; жертвоприношения стали реже, храмы заброшены, священные подушки раскиданы, обряды в пренебрежении, не украшаются гирляндами изображения богов и алтари вдовствуют, покрытые холодною золою. К девушке обращаются с мольбами...»

В ответ на это Афродита, как «официальная» богиня, пришла в великую ярость. С нею, с «древней матерью природы», с «родоначальницей стихий», обходятся так! Её имя, «в небесах утверждённое», «оскверняется земною нечистотою». Её тщеславие задето, и она, подобно ревнивой женщине, жаждет возмездия. Более того, она замышляет коварнейшую, скрытную месть: богиня решает использовать своего сына Эроса в качестве орудия уничтожения соперницы. Афродита жаждет только одного: доказать превосходство собственной красоты над чьей бы то ни было.

Яркая, изысканная внешняя образность ситуации не должна побуждать нас к рассмотрению данного эпизода в качестве «жанровой картинки»: здесь затронуто нечто гораздо более глубокое. Афродита и её сын Эрос, которого она заклинает узами материнской любви, «долго и крепко целует полуоткрытым ртом» - могущественные, непостижимые боги, и человек для них – лишь «земная зловонная грязь». Великая Мать и её сын-любовник, эти своевольные и деспотичные властители судеб, собираются осадить человеческую гордыню. История Психеи начинается с завязки, типичной для греческой трагедии.

Ослепительная, зловещая красота божественной пары обладает очарованием, избежать которого не может никто из читателей сказки. Эросу, этому упрямому, действительно «дрянному мальчишке», чьи стрелы грозят даже его собственным родителям - Зевсу и Афродите – предложено погубить Психею оружием, принадлежащим им с матерью, оружием любви. Принцесса должна «пламенно влюбиться в последнего из смертных... в такое убожество, что во всём мире не нашлось бы более жалкого». Всемогущая богиня, Великая Мать, от чьего исконного образа исходит аура колдовства (включая способность превращать людей в животных), демонстрирует свою смертоносную любовную магию со сверкающим бесстыдством божественно жестокой, по-настоящему бездушной женщины. Её неземная красота, всепоглощающее тщеславие и безмерная страсть объединяются с игривой небрежностью гибельной власти Эроса, приводящей людей к неописуемым мукам. После того, как Афродита выражает свою жажду видеть Психею, сей прелестный, девственный бутон человеческой женственности, доведённой до отчаяния любовью к омерзительному бесчеловечному извергу, она идёт «к близлежащему краю омываемого морем берега; едва ступила она розовыми ступнями на влажную поверхность шумящих волн, как вот уже покоится на тихой глади глубокого моря, и едва только пожелала, как немедля, будто заранее приготовленная, показалась и свита морская». Перед нами предстаёт чарующая, насыщенная красками картина: Афродита путешествует по морю в окружении хора Нереид и слуг-тритонов, и один нежно трубит в морскую раковину, другой защищает богиню от солнца шёлковым покрывалом, третий же подносит зеркало к глазам госпожи. Таков «пролог на небесах».

Тем временем на земле Психея «при всей своей очевидной красоте, никакой прибыли от прекрасной своей наружности не имела». Одинокая, без любви, без супруга, она начала ненавидеть «свою красоту, хотя она всех людей привлекала». И её отец, молящий оракула Аполлона ниспослать дочери мужа, получает известный нам мрачный ответ.

Хотя смертоносный брак упоминается лишь в прологе произведения, он является неотъемлемой частью мифологической основы истории Эроса и Психеи. Процессия, собравшаяся для мрачной церемонии, пламя факелов, «чернеющее от копоти и гаснущее от пепла», звуки свадебной флейты, «переходящие в жалобный лидийский лад» - не что иное, как матриархальный ритуал смертоносного брака, предшествующий плачу по Адонису. Следы древнейшей мифической эпохи, проявившиеся в позднем сказочном мире Афродиты Александрийской.

Итак, проявился древнейший, фундаментальный мотив невесты, посвящённой смерти, - мотив «смерти и девы». И в нём мы угадываем центральный феномен фемининно-матриархальной психологии.

С позиций матриархата всякое замужество видится насилием над девственной свежестью Коры, которое вершится Аидом – похитителем, земным проявлением враждебной маскулинности. С этой точки зрения каждая свадьба подобна нахождению на вершине горы в смертельном одиночестве, в ожидании чудовищного жениха, которому невеста была уступлена. Вуаль невесты – это покров тайны, и замужество - «смертоносный брак» - является центральным архетипом фемининных мистерий.

В глубинном опыте фемининности роковая свадьба, изложенная в бесчисленных мифах и сказках, с принесением девы в жертву чудовищу, дракону, волшебнику или злому духу, является также и иерогамией . Характер изнасилования, который данное событие обретает для женственности, выражает типичную для матриархальной стадии проекцию враждебных элементов на мужчину. Потому, например, оказалась бы неподходящей трактовка злодеяния Данаид, которые – все, кроме одной – убили своих мужей в первую брачную ночь, в качестве сопротивления замужеству и патриархальной власти. Бесспорно, такая интерпретация верна, но она применима только к той ранней стадии развития, что охватывает гораздо более далёкое прошлое.

В другом месте нами было показано, что базовым состоянием фемининности является изначальное отношение идентичности между дочерью и матерью. По этой причине приближение мужского в любом случае означает сепарацию. Брак – это всегда мистерия, но также и тайна смерти. Для мужчины же – и в этом состоит внутренняя сущность различия маскулинности и фемининности – брак представляет собой в первую очередь похищение, завоевание – то есть изнасилование, как это осознаётся матриархатом.

Затрагивая этот глубинный мифологический и психологический уровень, мы должны забыть о развитии культуры, о культурных формах, которые принимают взаимоотношения между мужчиной и женщиной, и вернуться к первобытном феномену их сексуального столкновения. Нетрудно заметить, что смысл этого столкновения есть и должна быть очень разным для маскулинности и фемининности. То, что для маскулинности является агрессией, победой, насилием и удовлетворением страсти – а нам достаточно лишь окинуть взглядом животный мир и иметь смелость признать наличие этого же уровня в мужчине, - для фемининности становится жребием, трансформацией и глубочайшим таинством жизни.

Не случайно, что центральным символом девичества является цветок, который восхищает мужчину своей природной красотой, и то, что сопровождающая начало супружеских отношений потеря девственности известна как «дефлорация» , чрезвычайно важно. В своей интерпретации образа Персефоны Кереньи обращает внимание на смерть девы Коры и подвижную границу между бытием и небытием у входа в царство Аида. Наша задача - обеспечить психологическую ясность мифологической ситуации. Дефлорации символизирует для фемининности поистине загадочную связь между концом и началом, между прекращением бытия и вхождением в настоящую жизнь. Только женщине дано пережить как единое целое состояния до и после лишения девственности, испытать становление матерью и в ходе этих изменений постичь глубины собственного существования – и лишь до тех пор, пока она остаётся открытой для архетипических основ жизни. А потому дефлорация изначала представала перед маскулинностью как нечто поразительное, в высшей степени таинственное, нуминозное. Недаром акт лишения девственности повсеместно и во все времена отделялся от личной жизни женщины и осуществлялся в качестве ритуала.

Тот факт, что переход от девы-цветка к матери-плоду имеет решающее значение в жизни женщины, становится особенно ясным в свете понимания той быстроты, с какой стареют женщины в первобытных жизненных условиях, и той стремительности, с которой расходуются в тяжёлых трудах плодоносные материнские силы. Переход от девичества к женской зрелости всегда ощущается более остро там, где, как это часто бывает, беззаботная юность резко сменяется порядками взрослой жизни и ограничениями брака.

Здесь может возникнуть возражение, что в примитивном обществе вопрос дефлорации зачастую не возникает вовсе, поскольку несдерживаемая и неакцентируемая сексуальность запросто входит в детские игры, - а следовательно, всё то, по-видимому, особое внимание, которое мы уделяем фактору «бракосочетания», очень сильно преувеличено, если вообще является уместным. Но, как уже было показано, под «бракосочетанием» мы подразумеваем не просто физиологическое явление, но архетип или архетипический опыт. Переживание изначального состояния смертоносного брака может совпадать с реальным вступлением в супружеские отношения – дефлорацией, но это не является обязательным фактом, равно как первичная ситуация деторождения не требует совпадения с фактическими родами. Действительно, бессчётное количество женщин вступало в брак и рожало детей без подтверждения соответствующими «мероприятиями» - что, к нашему удивлению, мы часто наблюдаем и у современных женщин – но это не отменяет ситуацию бракосочетания как архетипа и центральной структуры женской психической реальности. Миф – это всегда бессознательное представление ключевых жизненных ситуаций, и одна из причин того, почему мифы столь значительны для нас, состоит в том, что в этих исповедях, прояснённых светом сознания, мы можем читать подлинный опыт человечества.

Поэзия в своём высшем проявлении вдохновляется теми же первоначальными образами, что и миф: в ней могут проявляться мотивы и формы, имеющие мифологические аналоги. Наши толкования мифов замечательным образом подтверждаются, когда стихи озвучивают те же изначальные ноты, что и мифологические источники. Именно так обстоит дело со стихотворением Рильке «Алкестида»: в ходе своего углубления в бессознательное поэт погружается гораздо дальше уровня, содержащего мотив супружеской любви, и достигает фундаментального пласта – ситуации смертоносного брака.

Согласно известной сказке, боги даровали Адмету право откупиться от собственной смерти за счёт смерти другого. Когда пришло его время умирать, мать, отец и друзья Адмета не были готовы отдать за него свои жизни, но его супруга Алкестида, которую Гомер называет «божественной среди женщин», эта жена, прославленная своей любовью к мужу, сама охотно пошла на смерть. Подобно египетской Исиде, скорбящей по Осирису, античная Алкестида считалась в патриархальной Греции «доброй женой». Смысл её смерти, представляющей в не столь выгодном свете её супруга, который требует и одобряет эту жертву, становится понятным для нас только с учётом того факта, что ещё Еврипид считал жизнь мужчины бесконечно более ценной, чем жизнь женщины.

Но в произведении Рильке происходит нечто другое – хотя бы потому, что мифологическая интуиция поэта переносит действие на день свадьбы:

...И вышла вдруг она,

казалось, меньше ростом и печальна,

легка и в светлом платье новобрачной.

Все прочие - лишь улица, по коей

она идет, идет - (и скоро будет

в его объятиях, раскрытых с болью).

И говорит она; но не ему,

а богу, и сейчас ей внемлет бог,

и как бы через бога слышат все:

«Нет у него замены. Но есть я,

замена - я. Никто себя не сможет

отдать, как я. Что от меня, от здешней,

останется? Лишь то, что я умру.

И разве не сказала смерть тебе,

что ложе, ожидающее нас,

принадлежит подземью? Я прощаюсь.

Прощанье сверх прощанья.

Никто из умирающих не может

взять больше. Все, что погребут под ним,

моим супругом, все пройдет, растает.

Веди меня: я за него умру».

На первый взгляд может показаться, что такое смещение декораций является поэтической вольностью и носит случайный характер, но при более пристальном рассмотрении мы признаём, что и здесь поэзия обнаруживает свой глубинный источник и подчиняется основополагающим закономерностям. В ходе недавних научных исследований было установлено, что изначально Алкестида являлась богиней и ей было посвящено множество культов. Полное соответствие между современным стихотворением и мифологическим мотивом «невесты смерти» становится очевидным, когда мы узнаём, что Алкестида была Корой-Персефоной, богиней смерти и подземного мира, а её супруг Адмет – это сам неумолимый владыка Аид. Алкестида входила в великий круг ферских матриархальных богинь, что господствовали в Греции в изначальную эпоху. И только в ходе исторического развития богиня становится «героиней», а её божественный супруг – смертным царём Адметом. Это классический случай вторичной персонализации, когда изначально архетипические элементы сводятся к личностному уровню.

Несомненно, Рильке осознал миф в его персонализированной форме. Но что он создал – точнее, что произошло с ним? Его Алкестида преображается в невесту, более того – она становится невестой смерти, Корой-Персефоной, чья внутренняя драма выходит за пределы личностной сферы, изменяя образ её супруга, царя Адмета. Драма оборачивается диалогом между нею и божеством – богом смерти, как было сказано выше, Адметом Подземным, её истинным супругом. Мифологическая констелляция, сокрытая под слоем сменявших друг друга веков, переживается заново в поэзии. Благодаря поэтическому гению Рильке образ избавляется от искажений, внесённых в него временем и человеческой историей, и вновь всплывает в своей исконной форме из первозданной купели мифа.

В произведении, посвящённом Эвридике, Рильке развивает тему «смерти и девы» в ином ключе. Эвридика уходит из мира мёртвых, Орфей стремится вывести её к жизни и к свету земного бытия, но в своём подлинном бытии, в своей девственности, в этой, по выражению Кереньи, «бутонообразности», - иными словами, в нерушимой «самостийности» своей Эвридика уже принадлежит всей полноте и совершенству смерти.

Ушла в себя. И инобытие
ее переполняло.
Как плод и сладостью и темнотой,
она была полна огромной смертью,
столь непонятной новизной своей.

Она была как в девственности новой,
и в лоно женское был вход закрыт,
как молодой цветок перед закатом,
и даже руки от прикосновений
отвыкли так, что прикасанье бога,
столь тихое, как у поводыря,
мучительным, как близость, мнилось ей.

Таким образом, архетипическое влияние мотива смертоносного брака распространяется от доисторической эпохи матриархата до наших дней: оно прослеживается как в ритуальных жертвоприношениях девственниц, так и в обрядах бракосочетания. Этот мотив также занимает центральное положение в истории Психеи, хотя на первый взгляд он кажется лишь проявлением мести Афродиты.

Как ни странно, реакция Психеи на вынесенный ей приговор, берущая начало в её бессознательном, находится в полном соответствии с таинством столкновения фемининности с ситуацией смерти. Это непостижимо, если принимать во внимание только «наивный характер» героини. Она не бунтует, не борется, не бросает вызов – словом, не совершает действий, свойственных для оказавшегося в подобном положении маскулинного эго, - напротив, Психея со смирением принимает свою судьбу. С абсолютной прозорливостью она постигает глубинное значение происходящего; это единственное место во всём повествовании, содержащее намёк на то, что скрытый смысл доступен смертным героям. Принцесса восклицает: «Когда народы и страны оказывали нам божеские почести, когда в один голос новой Венерой меня провозглашали, тогда скорбеть, тогда слёзы лить, тогда меня, как бы уже погибшую, оплакивать следовало бы.» Принимая hybris (разумеется, в отношении всего человечества, а не собственного эго) и грядущее наказание всецело как дар, Психея тем самым заявляет о готовности быть принесённой в жертву: «Спешу вступить в счастливый этот брак, спешу увидеть благородного супруга моего. Зачем мне медлить, оттягивать приход того, кто рождён всему миру на пагубу?» С этими словами оставлённая на одиноком утёсе героиня внезапно отделяется как от окружающей её скорбной толпы, так и от родителей.

Здесь происходит неожиданная инверсия ситуации – эпизод, который первом прочтении создаёт сильнейшее впечатление в духе волшебной сказки. Это третья часть повествования: Психея в блаженном мире Эроса.

Свадебная церемония исполнена грандиозного мифического великолепия смертоносного брака; она завершается в роскошной обстановке, напоминающей нам гораздо более поздние сказки «Тысячи и одной ночи» , а лёгкость и вычурность окружающих сцен сравнима разве что с интерьерами эпохи рококо. «В глубокой ночи какой-то лёгкий шум долетает до её ушей. Тут, опасаясь за девство своё в таком уединении, робеет она, и ужасается, и боится какой-либо беды, тем более что она ей неизвестна. Но вошёл уже таинственный супруг и взошёл на ложе, супругою себе Психею сделал и раньше восхода солнца поспешно удалился.»

Вскоре «новизна от частой привычки приобретает для неё приятность, и звук неизвестного голоса служит ей утешением в одиночестве». Ещё некоторое время спустя Психея восклицает: «Да лучше мне сто раз умереть, чем лишиться сладчайшего твоего супружества! Ведь кто б ты ни был, я люблю тебя страстно, как душу свою, и с самим Купидоном не сравняю.» Но восторженное исступление, в котором она бормочет: «медовенький мой, мужёнек мой» и «твоей Психеи нежная душенька!» - это исступление тьмы. Психея пребывает в состоянии незнания и слепоты, она может только слышать и осязать своего любовника, но она удовлетворена – по крайней мере так ей кажется. Она живёт в райском блаженстве.

Но во всяком раю есть свой змей-искуситель, и упоение тьмой не может длиться вечно. В нашем случае роль нарушителей спокойствия играют сёстры Психеи, чьё вторжение оборачивается катастрофой – очередным изгнанием из рая. Казалось бы, мы имеем простой и знакомый каждому сказочный мотив завистливых сестёр. Но анализ показывает, что сюжеты сказок могут быть какими угодно, только не простыми, так как в действительности они содержат множество смысловых уровней и являются чрезвычайно содержательными.

Вопреки строгим предостережениям Эроса, Психея встречается со своими сёстрами. Охваченные завистью, они замышляют разрушить её счастливое бытие. Приём, который они для этого выбирают, опять-таки, созвучен с универсальным мотивом: его основной смысл не в том, чтобы убить супруга Психеи, но в том, чтобы убедить её самостоятельно нарушить табу, пролить свет на тайну тайн, в данном случае - внимательно рассмотрев своего партнёра. Ибо незримый любовник Психеи даёт ей наказ: она не должна его видеть, не должна знать, кто он. Это бесконечно повторяющееся предписание «никогда не спрашивай меня» - не что иное, как запрет на вход в «секретную комнату», нарушение которого ведёт к неминуемому падению с вершины счастья.

Как можно охарактеризовать этих сестёр? Каково их значение в развитии истории о Психее? Давайте отбросим в сторону внешние сказочные черты и попытаемся распознать содержание, лежащее в основе этих образов.

В своём окружении сёстры ведут себя так, словно счастливы в браке; на самом же деле они до глубины души ненавидят своих мужей – в той мере, в какой понятие души вообще применимо к этим фуриям. Сёстры ждут любой удобной возможности покинуть супругов. Их брачная жизнь символизирует патриархальный гнёт, это характерные примеры того, что мы называем «рабством фемининности при патриархате». Они выданы за иноземных владык в качестве их служанок - так, одна из сестёр сетует: «Муж в отцы мне годится, плешивее тыквы, телосложением тщедушнее любого мальчишки.» По сути, она вынуждена играть для него роль дочери во всех отношениях, в то время как другая сестра влачит не менее горькое существование сиделки при больном супруге. Обе сестры – убеждённые мужененавистницы, и мы можем предположить, что они выражают типичную установку матриархата.

Такая точка зрения вполне логична. Тем не менее, хотя тема зависти присутствует в общей структуре мифа, не стоит рассматривать этот весьма тривиальный мотив в качестве ведущего в поведении сестёр. Наиболее ярким выражением их матриархальной позиции ненависти к мужскому является характер отношения к супругу Психеи.

Когда сёстры говорят о «зловонной и опасной любви и объятиях змея ядовитого», который готовится пожрать Психею, «отягощённую лучшим из плодов» (ибо на тот момент она уже беременна), они выражают нечто большее, чем сексуальную зависть неудовлетворённых женщин. Речи сестёр правдивы - они лишь искажены злостным недоразумением, а причина этого злословия кроется в сексуальном отвращении униженной и оскорблённой матриархальной психики. Им удаётся пробудить в Психее данный матриархальный уровень: она сталкивается с внутренним конфликтом, понимая, что «в одном и том же теле ненавидит чудовище и любит мужа». Этот совсем уже прозрачный намёк на мужеубийство Данаид и стадию матриархата только усиливается, когда сёстры советуют Психее не бежать от неведомого супруга, а обезглавить его при помощи ножа – древнего символа кастрации, сублимированного в духовную сферу. Враждебная маскулинность, женщина как жертва чудовищного мужчины, его убийство и кастрация как символы самозащиты матриархата или его господства – каким образом эти мотивы проявляются в душе Психеи, а главное - с какой целью? В чем заключается мифологический смысл данных препятствий на пути героини?

Активность матриархальных сестёр-мужененавистниц резко контрастирует со смиренной преданностью и самозабвением Психеи, целиком пленённой сексуальной зависимостью – собственно, Эросом. Их появление вызывает первые изменения в блаженном состоянии чувственного удовлетворения, которое описано у Апулея в столь пышном изобилии красок. В нашей интерпретации фигуры сестёр являются проекциями подавляемых или полностью бессознательных матриархальных тенденций в самой Психее, а потому вторжение этих образов приводит её к внутреннему конфликту. Говоря психологически, сёстры представляют собой теневой аспект Психеи, а их множественный характер указывает на принадлежность трансперсональному уровню психики.

Первое появление сестёр даёт Психее определённую независимость: она вдруг осознаёт своё существование с Эросом как жизнь в «золотой клетке» и начинает тосковать по простому человеческому общению. До сих пор она плыла по течению в потоке бессознательного наслаждения, но теперь она понимает всю призрачную нереальность сего чувственного блаженства. При каждой встрече с любовником Психея ныне заявляет о своей женственности: она устраивает «сцены» и сама обольщает своего соблазнителя «силой и властью любовного нашёптывания».

Чтобы понять подлинную цель и смысл этого вторжения теневых фигур, мы должны полностью пренебречь поверхностной трактовкой данного эпизода в качестве интриги. Это может показаться парадоксальным, но сёстры представляют аспект женского сознания, который определяет всё дальнейшее развитие Психеи и без которого она бы не стала тем, чем стала в итоге – а именно, фемининным образом души. Несмотря на свою негативную форму, их кровожадные антимаскулинные призывы несут утвердительное содержание, поскольку воплощают в себе ту здоровую волю фемининности к борьбе со сложившимся положением, которой как раз недостаёт Психее в её ситуации. Здесь начинается путь фемининного сознания к становлению на высшем уровне. Впрочем, едва ли эти сёстры олицетворяют такое сознание – скорее, они являются его теневыми, негативными предтечами. Но если Психее и удаётся достичь «высшего сознания», то лишь благодаря тому, что она с самого начала внимает их негативным указаниям. Только поддаваясь соблазнам со стороны сестёр и нарушая наложенное Эросом табу, она вступает в конфликт с любовником – а ведь именно он, как будет показано далее, является основным фактором собственного развития Психеи. По аналогии библейской историей, внимание к змею приводит к изгнанию из рая и к высшему уровню сознанию.

И даже с учётом всех его сладостных грёз, не является ли сие существование в чувственном раю Эроса унизительным? Разве это не состояние слепого послушания, против которого фемининное самосознание – такова уж матриархальная позиция фемининности – должно бунтовать, против которого оно должно применить все предложенные сёстрами средства? Бытие Психеи есть небытие. Это пребывание во тьме, это восторженное исступление плотской чувственности вполне можно сравнить с состоянием поглощённости демоном, монстром. Эрос – крылатый бог внезапного и жгучего очарования - являет собой всё, что было перечислено оракулом Аполлона, чьим словам вторят сёстры Психеи; сама же она действительно оказывается жертвой своего супруга.

Основной закон матриархата запрещает любые взаимоотношения с мужчиной как с отдельной личностью и признаёт его лишь в качестве проводника анонимной силы, имеющей божественное происхождение. В случае Психеи требование анонимности выполняется, но в то же время она навлекает на себя страшный, несмываемый позор тем, что становится жертвой этой мужественности, оказывается полностью в её власти. С точки зрения матриархата, единственным достойным ответом на подобное унижение является убийство и кастрация маскулинности – а именно этого требуют от Психеи её сёстры. Но они воплощают в себе не только регрессивные тенденции: здесь также задействован принцип «высшей женственности». Это подтверждается символизмом дальнейшей мифологической ситуации, которая буквально «озаряет» бессознательное состояние Психеи.

Всякий раз при столкновении с Эросом Психея противится его требованиям прекратить общение с сёстрами. Вначале разница между внешней мягкостью поведения героини и её внутренней убеждённостью кажется неразрешимой загадкой. Остаётся лишь дивиться тому странному упорству, с которым Психея, вопреки регулярным и настойчивым предостережениям, сохраняет свою связь с родственницами. Но во время очередного спора она произносит весьма откровенную фразу: «Ни слова больше не спрошу я о твоём лице, самый мрак ночной мне уже не досаждает, так как со мной ты, свет моей жизни.» Эти слова являются ключом к пониманию внутренней ситуации героини.

В тот самый момент, когда кажется, будто Психея окончательно примиряется с тьмой (то есть с собственной бессознательностью) и полностью отказывается от индивидуальности, она вдруг обращается к своему неизвестному и невидимому любовнику как к «свету её жизни». Чувство, до сих пор остававшееся незаметным, наконец проявилось. В своих словах Психея отрицает не только свою усталость от жизни во тьме, но и страстное желание узнать, кем является её любовник. Она гонит прочь свой собственный страх того, что это в конце концов произойдёт и обнаружит её бессознательную осведомлённость в происходящем. Она долго пребывала в плену тьмы, теперь же ею руководит необходимость двигаться к свету, к большей осознанности. Но одновременно героиня ощущает нависшую над ней великую угрозу. Именно это придаёт особый драматизм сцене, в которой Психея, пытаясь развеять свой страх перед тьмой, называет Эроса «светом своей жизни». В конечном счёте это действительно так: Эрос является светом, что сияет впереди и указывает ей путь сквозь все невзгоды. Тем не менее, Эрос, который освещает её собственный путь, - это никак не тот безрассудный юнец, что овладевает ею по ночам и пытается всеми возможными способами заставить героиню не нарушать их райское любовное блаженство.

В дальнейшем повествовании неоднократно подчёркивается, что Психея отнюдь не является лишь «кроткой» и «простосердечной» героиней – напротив, её текущая позиция в полной мере соответствует установке на бунт и вражду, столь характерной для её сестёр. С них волна матриархального протеста переносится на Психею, побуждая последнюю к активной борьбе с невыносимым положением пленницы. За счёт этого реализуется наметившийся ранее внутренний конфликт, когда Психея «в одном и том же теле ненавидит чудовище и любит мужа». Данное противоречие является той единственной зацепкой, которая позволяет сёстрам влиять на героиню, искушая её: ведь она не знает, как именно выглядит её любовник! До сих пор пара противоположностей «любовник – монстр» присутствовала в её бессознательном, но не достигала порога сознания. Сёстры позволяют Психее осознать «чудовищный» аспект Эроса, а это приводит к его прямому столкновению с изначальной сознательной позицией, согласно которой Эрос является только «супругом». Психея не может и далее сохранять своё прежнее бессознательное состояние: она должна увидеть истинное лицо своего спутника. Таким образом, амбивалентность, противостояние между «душой, ненавидящей монстра», и «душой, любящей мужа», проецируется вовне и толкает Психею на решительный шаг.

Вооружившись ножом и масляной лампой, Психея приближается к постели неведомого любовника. При свете лампы она узнаёт в нём Эроса, после чего пытается убить себя с помощью ножа, которым только что собиралась обезглавить «монстра», но терпит неудачу. Засмотревшись на спящего, она нечаянно укололась об одну из его стрел и тут же воспылала к нему страстью. Она наклоняется над ним для поцелуя, но в этот момент выпавшая из лампы капля горячего масла обжигает и ранит Эроса. Он просыпается и, застигнув Психею нарушившей его табу, срывается с места и улетает прочь.

Итак, Психеей движут матриархальные силы ненависти к мужскому. Надеясь убить чудовище, она приближает к постели и обнаруживает в ней Эроса. Что она переживает в этот момент? К сожалению, в романе Апулея этот эпизод подвергся настолько тонкой и изящной обработке, что едва не утратил свой изначальный смысл. Но если нам удастся восстановить всё мифологическое великолепие этой грандиозной сцены, мы постигнем драму, исполненную невероятной глубины и мощи, эту единственную в своём роде психическую трансформацию - ибо здесь происходит пробуждение Психеи в качестве души. Этот момент становится переломным в истории фемининности: впервые женщина выходит из тьмы бессознательного, освобождается из сурового матриархального плена и обретает первый опыт взаимодействия с мужчиной как с носителем индивидуальности. Психея узнаёт в нём Эроса – иначе говоря, влюбляется. Но это любовь совершенно особого рода, и только уловив эту особенность, мы сможем понять, какое значение имеет данное состояния влюблённости в процессе развития фемининности, олицетворяемой Психеей.

Психея, которая приближается к постели Эроса, совсем не похожа на ту, другую, скованную и вялую, околдованную своими ощущениями принцессу, что жила в тёмном раю сексуальных страстей. Вторжение сестёр пробудило её, заставив осознать грозящую опасность. Исполненная свирепого матриархального гнева, героиня готовится уничтожить монстра, чудовищного мужчину, который устроил смертоносный брак, лишил её света земной жизни и увлёк во тьму. А ныне новый свет озарил её былую бессознательность, и в его сиянии Психея различает Эроса. Она влюбляется. В свете нового сознания героиня переживает роковую трансформацию: ей открывается, что разницы между супругом и чудовищем не существует. После того как молния любви поражает её, Психея обращает нож на своё собственное сердце, или – в другом варианте - ранит себя стрелой Эроса. Так она покидает инфантильную, бессознательную сторону бытия, а также отбрасывает матриархальную установку на мужененавистничество. Только пребывая в низшем, бессознательном состоянии, Психея могла ошибочно принять своего любовника за чудовищного дракона-разрушителя: ведь только оставаясь по-детски наивной и невежественной девицей (а это тоже тёмная сторона!), она могла думать, будто любимый ею «высший» супруг отличается от «низшего» дракона. Озарённая светом любви, Психея узнаёт в Эросе бога, который имеет одновременно как высшее, так и низшее проявление, объединяя их в себе.

Психея укололась о стрелу Эроса, её рана кровоточит: «Так, сама того не зная, Психея воспылала любовью к богу любви.» Рождению этой любви предшествовали смертоносный брак, изнасилование и пленение, а потому всё то, что Психея сейчас испытывает, может быть названо второй потерей девственности – истинной, активной, добровольной дефлорацией, которая совершается внутри неё. Теперь она уже не жертва, но сознательно любящая женщина. Эрос, что будит в ней любовный восторг, овладевает ею словно внутренняя сила, в то время как Эрос-мужчина, живущий вовне, спит и не знает о происходящих с Психеей переменах. Именно здесь повествование обретает предельную остроту и драматизм.

Акт, в котором Психея добровольно предаётся любви, целиком отдаёт себя в руки Эроса, является одновременно и потерей, и жертвой. Этим она не отрицает матриархальную стадию своей женственности: парадоксальным ядром ситуации является то, что через данный акт любви Психея пробуждает матриархальную психику в её аутентичной форме и усиливает её до состояния, которое можно обозначить как «стадию амазонки».

Психея познающая, нарушающая табу на различимость Эроса, видит его в полном свете, теперь её позиция по отношению к маскулинному не содержит наивных инфантильных черт. Героиня уже не является лишь «очаровательной и очарованной»: в своей новой женственности она предстаёт столь глубоко преображённой, что лишается – и, воистину, должна лишиться! – своего возлюбленного. В этом состоянии любви, характерном для женской природы, ситуация роста сознания через столкновение, понимание и страдание оказывается идентичной жертвоприношению. Вместе с любовью, которая прорвалась наружу в момент, когда Психея «узрела Эроса», вступает в игру её внутренний Эрос, более не тождественный супругу, спящему вовне. Действительно, сей «Эрос изнутри», который является образом её любви, становится высшим, невидимым выражением того, кто лежит перед ней. Это именно зрелый Эрос, принадлежащий сознательной, зрелой психике – Психее, переставшей быть ребёнком, незримый и великий, живущий внутри неё. И он непременно должен вступить в конфликт со своим малым, видимым воплощением – тем, кто был разоблачён светом лампы и обожжён каплей масла. Эрос, что сокрыт во тьме, по-прежнему может быть олицетворением каждого образа возлюбленного, живущего в ней, но Эрос, ставший видимым, является конечной, божественной реальностью мальчика, сына Афродиты.

Кроме того, мы не должны забывать, что сам Эрос не хочет, чтобы Психея была такой! Он угрожает супруге, он с жаром упрашивает её остаться в райской тьме, он предупреждает, что из-за своих поступков она может потерять его навеки. Но бессознательная тенденция Психеи к большей осознанности (в данном случае – к осознанности в отношению любви) оказалось в ней сильнее чего бы то ни было ещё, включая любовь к Эросу - во всяком случае, маскулинный Эрос воспринял бы это приблизительно так. Но несмотря на то, что Психея в состоянии райского неведения находилась в подчинении Эроса, то и дело уступая ему в окружении тьмы, утверждение, будто она не любит его, является ошибочным. Нечто в ней, что может быть охарактеризовано негативно - как матриархальная агрессия, или же позитивно - в качестве стремления к сознанию и полной реализации её фемининной природы, властно ведёт героиню к выходу из тьмы. И в свете познания именно через осознание Эроса она начинает любить его.

Англ. deflowering - производное от flower («цветок»). (Прим. переводчика)

Статья «The Psychological Aspects of the Kore» в издании: C.G. Jung and K. Ker?nyi , «Essays on a Science of Mythology» (USA), «Introduction to a Science of Mythology» (UK). Translated by R.F.C. Hull. New York and London, 1950/1951.

H.J. Rose , A Handbook of Greek Mythology, стр. 141.

Отрывок стихотворения «Алкестида» из сборника «Новые стихотворения» (1907) приводится в переводе с немецкого Владимира Летучего, опубликованном в издании: Рильке Р.М. Часослов. - М.: Фолио, 2000. - С. 215-218. (Прим. переводчика)

P. Philippson , Thessalische Mythologie, стр. 88.

Там же, стр. 85.

Отрывок стихотворения «Орфей. Эвридика. Гермес» из сборника «Новые стихотворения» (1907) приводится в переводе с немецкого Владимира Летучего, опубликованном в издании: Рильке Р.М. Часослов. - М.: Фолио, 2000. - С. 212-215. (Прим. переводчика)

hybris (др.-греч. ? ???? ) – высокомерие, гордыня. В аналитической психологии термин используется для обозначения состояния инфляции эго. (Прим. переводчика)

Пребывание Психеи в тёмном раю Эроса представляет собой интересный вариант мотива поглощения героя уроборическим чудовищем, гибридом кита и дракона. В данном случае состояние пленения тьмой обретает черты наслаждения - тем не менее, это также архетипическая ситуация, не являющаяся чем-то исключительным. Часто угроза поглощения таится в соблазне погрузиться в блаженное состояние (регрессивное по своей сути) – вспомним хотя бы пряничный домик в сказке о Гензеле и Гретель. Это райское блаженство скрывает в себе монстра-пожирателя: в нашем случае это дракон Эрос, в названной сказке - ведьма. Подобно тому, как во время ночного плавания по морю маскулинный герой-солнце зажигает свет во чреве чудовища, а затем прорубает сквозь плоть монстра путь на свободу, Психея, желая вырваться из своей темницы, тоже вооружается светом и лезвием. В мужском солярном мифе враждебное, смертоносное действие героя направлено вперёд, к новым рубежам, и даже если это лишь осознание нового, оно всё равно приводит к «убийству» и «расчленению» объекта (дракона). В фемининном же варианте мифа подобная потребность героини в знании сохраняет тесную связь с гораздо большей потребностью в любви. Так, даже когда Психея вынуждена нанести рану своему возлюбленному, она сохраняет с ним связь, ни на миг не прекращая попыток примирения и не прерывая процесс его трансформации.

Тем не менее, в случае Психеи принципиально важными операциями являются объединение дуальной структуры Эроса (известной также в качестве антитетической пары божественных близнецов Эроса и Антэроса) и трансформация низшей формы Эроса в высшую. Здесь интересно отметить, что двуликий Эрос - «Эрос Афродиты и Эрос Психеи», ” ??? ????????? ??? ??? ????? ????? ” – упоминается уже в египетском магическом папирусе. См.: Reitzenstein , Das M?rchen von Amor und Psyche bei Apuleius, стр. 80.

Богов Апулей называет их римскими именами: Амур, Венера, Юпитер, но имя Психея — греческое и означает «душа». В более поздние времена историю Амура и Психеи истолковывали как аллегорию странствований человеческой души, стремящейся слиться с любовью.

В некой стране жили царь и царица. У них было три дочери-красавицы, причем младшая — Психея — была настолько хороша, что превосходила прелестью саму Венеру.

Богиня досадовала на смертную красавицу и решила сурово ее покарать. Венера призвала своего сына-бога любви Амура и сказала ему: «Сделай так, чтобы Психея влюбилась в самого ничтожного из людей и всю жизнь была бы с ним несчастна».

Амур полетел выполнять приказание матери, но все вышло не так, как хотела Венера. Увидев Психею, Амур был поражен ее красотой, и прекрасная царевна, о том не подозревая, уязвила любовью самого бога любви. Амур решил, что красавица должна стать его женой, и принялся отваживать от нее всех женихов.

Царь и царица недоумевали: две старшие дочери уже благополучно вышли замуж, а Психея, несмотря на свою красоту, все еще жила в родительском доме и к ней не посватался ни один жених.

Царь обратился к оракулу, и оракул объявил (разумеется, по наущению Амура), что царевне суждена необычная судьба, он повелел облачить Психею в свадебный наряд, отвести на высокую гору и оставить там в ожидании предназначенного ей неведомого супруга.

Долго горевали царь и царица, но не посмели ослушаться воли богов и исполнили все так, как велел оракул.

Несчастная Психея в свадебном наряде оказалась одна на вершине горы. В ужасе озиралась она вокруг, ожидая, что вот-вот появится какое-нибудь чудовище.

Но вдруг налетел легкий, ласковый ветерок-Зефир, подхватил Психею, перенес ее с неприютной скалы в зеленую долину и опустил на шелковистую траву.

Поблизости росла тенистая роща, а среди деревьев стоял беломраморный дворец. Видя, что пока с ней не произошло ничего дурного, царевна приободрилась и захотела рассмотреть дворец поближе. Двери сами собой распахнулись перед ней, и царевна, робея, вошла внутрь.

Никогда еще не доводилось Психее видеть подобной роскоши. Стены сияли золотом и серебром, потолок был сделан из слоновой кости, а пол, который она попирала ногами, выложен из драгоценных камней.

Неожиданно откуда-то послышался приветливый голос: «Здравствуй, царевна! Будь здесь хозяйкой».

Целый день гуляла Психея по дворцу, но так и не смогла обойти всех его комнат. Незримые слуги сопровождали царевну, исполняя всякое ее желание, едва она успевала о нем подумать, а вечером, утомившись, Психея легла спать, и под покровом темноты к ней на ложе сошел Амур. Психея не видела, а лишь осязала своего неведомого супруга, но, тем не менее, горячо его полюбила. Утром, до того как рассвело, Амур удалился, чтобы снова прийти, когда стемнеет.

Психея была счастлива в своем роскошном дворце, со своим любимым, хотя и неизвестным ей супругом. Лишь одно тревожило ее: она знала, что родители и сестры горюют, считая ее погибшей.

Однажды ночью Психея сказала Амуру: «Любимый мой супруг! Я не могу быть спокойна и счастлива, когда мои родные пребывают в горести. Разреши мне послать им весточку о том, что я жива и здорова».

Но Амур ответил «Лучше этого не делать, чтобы не накликать большую беду».

Психея не посмела настаивать, но с того дня стала грустной и задумчивой, и плакала, даже предаваясь ласкам супруга.

Амур, будучи не в силах видеть любимую жену в печали, сказал: «Я исполню твое желание. Повидайся с сестрами, но будь осторожна — они могут дать тебе дурной совет».

Он послал Зефиров за сестрами Психеи, и те доставили их на своих крыльях во дворец.

Придя в себя после путешествия по воздуху и увидев, что их младшая сестра жива и здорова, сестры очень обрадовались. Но когда Психея рассказала им, как она счастлива, провела по дворцу и показала свои богатства, в их сердцах проснулась зависть.

Когда же сестры стали расспрашивать ее о муже, простодушная Психея ответила, что муж ее добр и ласков, и, судя по всему, молод и хорош собой, хотя утверждать этого наверняка она не может, потому что он посещает ее только под покровом темноты.

Тут сестры исполнились еще большей зависти, поскольку у одной из них муж был стар и лыс, как тыква, а у другой — скрючен от ревматизма и постоянно мазался вонючей мазью.

Вернувшись домой, сестры даже не сказали родителям, что Психея жива, и составили коварный план, как погубить ее счастье.

Вскоре Психея снова захотела повидаться с сестрами, и они, как и в прошлый раз, на крыльях Зефиров прилетели к ней в гости.

Увидев Психею, сестры изобразили на своих лицах притворное горе и воскликнули: «О, несчастная! Твой муж — отвратительный и злобный змей. Здешние земледельцы не раз видели, как он переползает на брюхе через реку и скрывается в твоем дворце. Берегись! Однажды он ужалит тебя — и ты умрешь страшной смертью!» И обе они громко зарыдали.

Напуганная и сбитая с толку Психея спросила: «Что же мне делать?» Сестры сказали: «Спрячь под постелью острый нож, и когда нынче ночью твой супруг придет к тебе, убей его».

Коварные сестры вернулись домой, оставив Психею в страхе и печали.

Поразмыслив, она усомнилась в словах сестер и решила, прежде чем убить мужа, взглянуть на него, чтобы убедиться, что он и вправду змей. Она наполнила маслом светильник и спрятала его возле постели.

Ночью Амур, как обычно, пришел на ложе Психеи. Когда он уснул, Психея потихоньку встала, зажгла светильник и, замирая от ужаса, взглянула на супруга. Каковы же были ее изумление и радость, когда вместо отвратительного змея она увидела златокудрого бога любви.

Рука Психеи дрогнула, светильник наклонился, и капля горячего масла упала на плечо спящего. Амур тотчас же проснулся. Увидев Психею со светильником в руках, он воскликнул в гневе и горести: «Ты послушалась совета своих завистливых сестер и погубила наше счастье. Я мог бы сурово покарать тебя, но накажу лишь разлукою со мной».

Он взмахнул крыльями — и улетел.

Несчастная Психея осталась одна, горько плача и проклиная свое легковерье. Потом она покинула роскошный дворец и отправилась бродить по свету в поисках своего супруга.

Амур тем временем прилетел в чертог своей матери Венеры. Обожженное плечо его сильно болело, он громко стонал и жаловался.

Венера разгневалась на сына, посмевшего без ее ведома взять в жены ту, которой она желала зла, но еще сильнее разгневалась богиня на Психею. Венера строго- настрого запретила богам и людям помогать несчастной, давать ей приют и утешение.

Долго скиталась Психея, отвергнутая всеми, и наконец пришла к чертогу Венеры.

Богиня встретила ее бранью и насмешками. Она сказала, что Психея достойна быть лишь служанкой, и тут же задала ей работу: смешала в одну кучу пшено, ячмень, мак и чечевицу и велела отделить одно от другого.

Психея заплакала, не решаясь даже приступить к этой бесконечной работе, но ее пожалел муравей. Он созвал свой трудолюбивый народец, и муравьи быстро и хорошо исполнили задание Венеры.

Тогда богиня приказала Психее пойти в рощу, где паслись золоторунные бараны, и принести их шерсти. Но бараны были злы и драчливы и никого к себе не подпускали. Психея остановилась на берегу ручья, не осмеливаясь приблизиться к пасущемуся стаду.

Но тут зашелестел прибрежный тростник и сказал: «Подожди до полудня. Бараны уснут, а ты пойдешь по роще и найдешь много клочьев их шерсти, запутавшейся к ветвях кустов и деревьев».

Психея послушалась совета, и принесла Венере целую охапку золотой шерсти.

Но богиня не смягчилась и приказала Психее принести воды из источника, бьющего на вершине отвесной скалы.

Когда Психея с хрустальным сосудом в руках стояла у подножия скалы и с отчаянием смотрела на неприступную вершину, мимо пролетал орел. Он подхватил хрустальный сосуд и, поднявшись на своих крыльях к вершине скалы, зачерпнул воды из источника.
Раздосадованная Венера придумала новую задачу: велела Психее спуститься под землю в царство смерти, попросить у его владычицы Прозерпины ларец и, не открывая его, принести Венере.

Горемычная Психея подумала, что легче умереть, нежели выполнить эту задачу. Она поднялась на высокую башню, чтобы броситься с нее вниз и положить конец своим мученьям. Горе ее было так велико, что холодные камни, из которых была построена башня, прониклись к ней жалостью. Они заговорили и указали Психее путь в подземное царство, научив подкупить перевозчика через реку, отделяющую мир живых от мира мертвых, двумя монетами и задобрив пса, охраняющего вход в подземное царство, двумя кусками хлеба.

Прозерпина дала Психее ларец. Психея помнила, что не должна в него заглядывать, но не смогла совладать с любопытством. Едва выбравшись из подземного царства на свет, она приоткрыла крышку.

В ларце был заключен сон, подобный смерти. Черным туманом обволок он Психею, она упала на землю и заснула.

Тем временем обожженное плечо Амура зажило, и вместе с болью прошел его гнев на Психею. Он отыскал ее, погруженную в зачарованный сон, и разбудил поцелуем. Психея поведала супругу, как жестоко угнетает ее Венера, и Амур пообещал, что отныне этому наступит конец.

Он полетел к самому Юпитеру и стал просить, чтобы тот водворил мир между его матерью и женой.

Юпитер призвал Венеру и сказал ей: «О, прекраснейшая! Не сетуй, что твой сын избрал себе в жены не богиню, а смертную. Я подарю ей бессмертие, и она сравняется с богами». Он наполнил кубок амброзией — напитком богов — и дал выпить Психее.

Психея стала бессмертной, подобно своему супругу. Боги пели хвалу ее красоте и доброму нраву, Венере пришлось смириться и признать Психею своей невесткой.

Вскоре у Амура и Психеи родилась дочь, имя которой — Наслаждение.

История любви Амура и Психеи послужила основой многих произведений искусства — скульптур, картин, стихов и пьес. В европейской литературе наиболее известным переложением этого сюжета является поэтическая повесть французского поэта XVII века Ж. Лафонтена. Русский поэт XVIII века И.Ф. Богданович также создал поэму об Амуре и Психее. Свою поэму он назвал «Душенька», буквально и в тоже время очень образно переведя на русский язык имя «Психея».

Юпитер, покачав

Разумной головою,

Амуру дал устав,

По силе старых прав,

Чтоб век пленялся он душевной красотою

И Душенька была б всегда его четою.