Поэма А. Пушкина «Руслан и Людмила»

РУСЛАН И ЛЮДМИЛА

Посвящение

Для вас, души моей царицы,
Красавицы, для вас одних
Времен минувших небылицы,
В часы досугов золотых,
Под шепот старины болтливой,
Рукою верной я писал;
Примите ж вы мой труд игривый!
Ничьих не требуя похвал,
Счастлив уж я надеждой сладкой,
Что дева с трепетом любви
Посмотрит, может быть украдкой,
На песни грешные мои.

У лукоморья дуб зеленый;
Златая цепь на дубе том:
И днем и ночью кот ученый
Всё ходит по цепи кругом;
Идет направо — песнь заводит,
Налево — сказку говорит.

Там чудеса: там леший бродит,
Русалка на ветвях сидит;
Там на неведомых дорожках
Следы невиданных зверей;
Избушка там на курьих ножках
Стоит без окон, без дверей;
Там лес и дол видений полны;
Там о заре прихлынут волны
На брег песчаный и пустой,
И тридцать витязей прекрасных
Чредой из вод выходят ясных,
И с ними дядька их морской;
Там королевич мимоходом
Пленяет грозного царя;
Там в облаках перед народом
Через леса, через моря
Колдун несет богатыря;
В темнице там царевна тужит,
А бурый волк ей верно служит;
Там ступа с Бабою Ягой
Идет, бредет сама собой;
Там царь Кащей над златом чахнет;
Там русской дух… там Русью пахнет!
И там я был, и мед я пил;
У моря видел дуб зеленый;
Под ним сидел, и кот ученый
Свои мне сказки говорил.
Одну я помню: сказку эту
Поведаю теперь я свету…

Песнь первая

Дела давно минувших дней,
Преданья старины глубокой.

В толпе могучих сыновей,
С друзьями, в гриднице высокой
Владимир-солнце пировал;
Меньшую дочь он выдавал
За князя храброго Руслана
И мед из тяжкого стакана
За их здоровье выпивал.
Не скоро ели предки наши,
Не скоро двигались кругом
Ковши, серебряные чаши
С кипящим пивом и вином.
Они веселье в сердце лили,
Шипела пена по краям,
Их важно чашники носили
И низко кланялись гостям.

Слилися речи в шум невнятный;
Жужжит гостей веселый круг;
Но вдруг раздался глас приятный
И звонких гуслей беглый звук;
Все смолкли, слушают Баяна:
И славит сладостный певец
Людмилу-прелесть, и Руслана,
И Лелем свитый им венец.

Но, страстью пылкой утомленный,
Не ест, не пьет Руслан влюбленный;
На друга милого глядит,
Вздыхает, сердится, горит
И, щипля ус от нетерпенья,
Считает каждые мгновенья.
В унынье, с пасмурным челом,
За шумным, свадебным столом
Сидят три витязя младые;
Безмолвны, за ковшом пустым,
Забыты кубки круговые,
И брашна неприятны им;
Не слышат вещего Баяна;
Потупили смущенный взгляд:
То три соперника Руслана;
В душе несчастные таят
Любви и ненависти яд.
Один — Рогдай, воитель смелый,
Мечом раздвинувший пределы
Богатых киевских полей;
Другой — Фарлаф, крикун надменный,
В пирах никем не побежденный,
Но воин скромный средь мечей;
Последний, полный страстной думы,
Младой хазарский хан Ратмир:
Все трое бледны и угрюмы,
И пир веселый им не в пир.

Вот кончен он; встают рядами,
Смешались шумными толпами,
И все глядят на молодых:
Невеста очи опустила,
Как будто сердцем приуныла,
И светел радостный жених.
Но тень объемлет всю природу,
Уж близко к полночи глухой;
Бояре, задремав от меду,
С поклоном убрались домой.
Жених в восторге, в упоенье:
Ласкает он в воображенье
Стыдливой девы красоту;
Но с тайным, грустным умиленьем
Великий князь благословеньем
Дарует юную чету.

И вот невесту молодую
Ведут на брачную постель;
Огни погасли… и ночную
Лампаду зажигает Лель.
Свершились милые надежды,
Любви готовятся дары;
Падут ревнивые одежды
На цареградские ковры…
Вы слышите ль влюбленный шепот,
И поцелуев сладкий звук,
И прерывающийся ропот
Последней робости?.. Супруг
Восторги чувствует заране;
И вот они настали… Вдруг
Гром грянул, свет блеснул в тумане,
Лампада гаснет, дым бежит,
Кругом всё смерклось, всё дрожит,
И замерла душа в Руслане…
Всё смолкло. В грозной тишине
Раздался дважды голос странный,
И кто-то в дымной глубине
Взвился чернее мглы туманной…
И снова терем пуст и тих;
Встает испуганный жених,
С лица катится пот остылый;
Трепеща, хладною рукой
Он вопрошает мрак немой…
О горе: нет подруги милой!
Хватает воздух он пустой;
Людмилы нет во тьме густой,
Похищена безвестной силой.

Ах, если мученик любви
Страдает страстью безнадежно,
Хоть грустно жить, друзья мои,
Однако жить еще возможно.
Но после долгих, долгих лет
Обнять влюбленную подругу,
Желаний, слез, тоски предмет,
И вдруг минутную супругу
Навек утратить… о друзья,
Конечно лучше б умер я!

Однако жив Руслан несчастный.
Но что сказал великий князь?
Сраженный вдруг молвой ужасной,
На зятя гневом распалясь,
Его и двор он созывает:
«Где, где Людмила?» — вопрошает
С ужасным, пламенным челом.
Руслан не слышит. «Дети, други!
Я помню прежние заслуги:
О, сжальтесь вы над стариком!
Скажите, кто из вас согласен
Скакать за дочерью моей?
Чей подвиг будет не напрасен,
Тому — терзайся, плачь, злодей!
Не мог сберечь жены своей! —
Тому я дам ее в супруги
С полцарством прадедов моих.
Кто ж вызовется, дети, други?..»
«Я!» — молвил горестный жених.
«Я! я!» — воскликнули с Рогдаем
Фарлаф и радостный Ратмир:
«Сейчас коней своих седлаем;
Мы рады весь изъездить мир.
Отец наш, не продлим разлуки;
Не бойся: едем за княжной».
И с благодарностью немой
В слезах к ним простирает руки
Старик, измученный тоской.

Все четверо выходят вместе;
Руслан уныньем как убит;
Мысль о потерянной невесте
Его терзает и мертвит.
Садятся на коней ретивых;
Вдоль берегов Днепра счастливых
Летят в клубящейся пыли;
Уже скрываются вдали;
Уж всадников не видно боле…
Но долго всё еще глядит
Великий князь в пустое поле
И думой им вослед летит.

Руслан томился молчаливо,
И смысл и память потеряв.
Через плечо глядя спесиво
И важно подбочась, Фарлаф,
Надувшись, ехал за Русланом.
Он говорит: «Насилу я
На волю вырвался, друзья!
Ну, скоро ль встречусь с великаном?
Уж то-то крови будет течь,
Уж то-то жертв любви ревнивой!
Повеселись, мой верный меч,
Повеселись, мой конь ретивый!»

Хазарский хан, в уме своем
Уже Людмилу обнимая,
Едва не пляшет над седлом;
В нем кровь играет молодая,
Огня надежды полон взор:
То скачет он во весь опор,
То дразнит бегуна лихого,
Кружит, подъемлет на дыбы
Иль дерзко мчит на холмы снова.

Рогдай угрюм, молчит — ни слова…
Страшась неведомой судьбы
И мучась ревностью напрасной,
Всех больше беспокоен он,
И часто взор его ужасный
На князя мрачно устремлен.

Соперники одной дорогой
Все вместе едут целый день.
Днепра стал темен брег отлогий;
С востока льется ночи тень;
Туманы над Днепром глубоким;
Пора коням их отдохнуть.
Вот под горой путем широким
Широкий пересекся путь.
«Разъедемся, пора! — сказали, —
Безвестной вверимся судьбе».
И каждый конь, не чуя стали,
По воле путь избрал себе.

Что делаешь, Руслан несчастный,
Один в пустынной тишине?
Людмилу, свадьбы день ужасный,
Всё, мнится, видел ты во сне.
На брови медный шлем надвинув,
Из мощных рук узду покинув,
Ты шагом едешь меж полей,
И медленно в душе твоей
Надежда гибнет, гаснет вера.

Но вдруг пред витязем пещера;
В пещере свет. Он прямо к ней
Идет под дремлющие своды,
Ровесники самой природы.
Вошел с уныньем: что же зрит?
В пещере старец; ясный вид,
Спокойный взор, брада седая;
Лампада перед ним горит;
За древней книгой он сидит,
Ее внимательно читая.
«Добро пожаловать, мой сын! —
Сказал с улыбкой он Руслану. —
Уж двадцать лет я здесь один
Во мраке старой жизни вяну;
Но наконец дождался дня,
Давно предвиденного мною.
Мы вместе сведены судьбою;
Садись и выслушай меня.
Руслан, лишился ты Людмилы;
Твой твердый дух теряет силы;
Но зла промчится быстрый миг:
На время рок тебя постиг.
С надеждой, верою веселой
Иди на всё, не унывай;
Вперед! мечом и грудью смелой
Свой путь на полночь пробивай.

Узнай, Руслан: твой оскорбитель
Волшебник страшный Черномор,
Красавиц давний похититель,
Полнощных обладатель гор.
Еще ничей в его обитель
Не проникал доныне взор;
Но ты, злых козней истребитель,
В нее ты вступишь, и злодей
Погибнет от руки твоей.
Тебе сказать не должен боле:
Судьба твоих грядущих дней,
Мой сын, в твоей отныне воле».

Наш витязь старцу пал к ногам
И в радости лобзает руку.
Светлеет мир его очам,
И сердце позабыло муку.
Вновь ожил он; и вдруг опять
На вспыхнувшем лице кручина…
«Ясна тоски твоей причина;
Но грусть не трудно разогнать, —
Сказал старик, — тебе ужасна
Любовь седого колдуна;
Спокойся, знай: она напрасна
И юной деве не страшна.
Он звезды сводит с небосклона,
Он свистнет — задрожит луна;
Но против времени закона
Его наука не сильна.
Ревнивый, трепетный хранитель
Замков безжалостных дверей,
Он только немощный мучитель
Прелестной пленницы своей.
Вокруг нее он молча бродит,
Клянет жестокий жребий свой…
Но, добрый витязь, день проходит,
А нужен для тебя покой».

Руслан на мягкий мох ложится
Пред умирающим огнем;
Он ищет позабыться сном,
Вздыхает, медленно вертится…
Напрасно! Витязь наконец:
«Не спится что-то, мой отец!
Что делать: болен я душою,
И сон не в сон, как тошно жить.
Позволь мне сердце освежить
Твоей беседою святою.
Прости мне дерзостный вопрос.
Откройся: кто ты, благодатный,
Судьбы наперсник непонятный?
В пустыню кто тебя занес?»

Вздохнув с улыбкою печальной,
Старик в ответ: «Любезный сын,
Уж я забыл отчизны дальной
Угрюмый край. Природный финн,
В долинах, нам одним известных,
Гоняя стадо сел окрестных,
В беспечной юности я знал
Одни дремучие дубравы,
Ручьи, пещеры наших скал
Да дикой бедности забавы.
Но жить в отрадной тишине
Дано не долго было мне.

Тогда близ нашего селенья,
Как милый цвет уединенья,
Жила Наина. Меж подруг
Она гремела красотою.
Однажды утренней порою
Свои стада на темный луг
Я гнал, волынку надувая;
Передо мной шумел поток.
Одна, красавица младая
На берегу плела венок.
Меня влекла моя судьбина…
Ах, витязь, то была Наина!
Я к ней — и пламень роковой
За дерзкий взор мне был наградой,
И я любовь узнал душой
С ее небесною отрадой,
С ее мучительной тоской.

Умчалась года половина;
Я с трепетом открылся ей,
Сказал: люблю тебя, Наина.
Но робкой горести моей
Наина с гордостью внимала,
Лишь прелести свои любя,
И равнодушно отвечала:
«Пастух, я не люблю тебя!»

И всё мне дико, мрачно стало:
Родная куща, тень дубров,
Веселы игры пастухов —
Ничто тоски не утешало.
В уныньи сердце сохло, вяло.
И наконец задумал я
Оставить финские поля;
Морей неверные пучины
С дружиной братской переплыть
И бранной славой заслужить
Вниманье гордое Наины.
Я вызвал смелых рыбаков
Искать опасностей и злата.
Впервые тихий край отцов
Услышал бранный звук булата
И шум немирных челноков.
Я вдаль уплыл, надежды полный,
С толпой бесстрашных земляков;
Мы десять лет снега и волны
Багрили кровию врагов.
Молва неслась: цари чужбины
Страшились дерзости моей;
Их горделивые дружины
Бежали северных мечей.
Мы весело, мы грозно бились,
Делили дани и дары,
И с побежденными садились
За дружелюбные пиры.
Но сердце, полное Наиной,
Под шумом битвы и пиров,
Томилось тайною кручиной,
Искало финских берегов.
Пора домой, сказал я, други!
Повесим праздные кольчуги
Под сенью хижины родной.
Сказал — и весла зашумели;
И, страх оставя за собой,
В залив отчизны дорогой
Мы с гордой радостью влетели.

Сбылись давнишние мечты,
Сбылися пылкие желанья!
Минута сладкого свиданья,
И для меня блеснула ты!
К ногам красавицы надменной
Принес я меч окровавленный,
Кораллы, злато и жемчуг;
Пред нею, страстью упоенный,
Безмолвным роем окруженный
Ее завистливых подруг,
Стоял я пленником послушным;
Но дева скрылась от меня,
Примолвя с видом равнодушным:
«Герой, я не люблю тебя!»

К чему рассказывать, мой сын,
Чего пересказать нет силы?
Ах, и теперь один, один,
Душой уснув, в дверях могилы,
Я помню горесть, и порой,
Как о минувшем мысль родится,
По бороде моей седой
Слеза тяжелая катится.

Но слушай: в родине моей
Между пустынных рыбарей
Наука дивная таится.
Под кровом вечной тишины,
Среди лесов, в глуши далекой
Живут седые колдуны;
К предметам мудрости высокой
Все мысли их устремлены;
Все слышит голос их ужасный,
Что было и что будет вновь,
И грозной воле их подвластны
И гроб и самая любовь.

И я, любви искатель жадный,
Решился в грусти безотрадной
Наину чарами привлечь
И в гордом сердце девы хладной
Любовь волшебствами зажечь.
Спешил в объятия свободы,
В уединенный мрак лесов;
И там, в ученье колдунов,
Провел невидимые годы.
Настал давно желанный миг,
И тайну страшную природы
Я светлой мыслию постиг:
Узнал я силу заклинаньям.
Венец любви, венец желаньям!
Теперь, Наина, ты моя!
Победа наша, думал я.
Но в самом деле победитель
Был рок, упорный мой гонитель.

В мечтах надежды молодой,
В восторге пылкого желанья,
Творю поспешно заклинанья,
Зову духов — и в тьме лесной
Стрела промчалась громовая,
Волшебный вихорь поднял вой,
Земля вздрогнула под ногой…
И вдруг сидит передо мной
Старушка дряхлая, седая,
Глазами впалыми сверкая,
С горбом, с трясучей головой,
Печальной ветхости картина.
Ах, витязь, то была Наина!..
Я ужаснулся и молчал,
Глазами страшный призрак мерил,
В сомненье всё еще не верил
И вдруг заплакал, закричал:
«Возможно ль! ах, Наина, ты ли!
Наина, где твоя краса?
Скажи, ужели небеса
Тебя так страшно изменили?
Скажи, давно ль, оставя свет,
Расстался я с душой и с милой?
Давно ли?..» «Ровно сорок лет, —
Был девы роковой ответ, —
Сегодня семьдесят мне было.
Что делать, — мне пищит она, —
Толпою годы пролетели.
Прошла моя, твоя весна —
Мы оба постареть успели.
Но, друг, послушай: не беда
Неверной младости утрата.
Конечно, я теперь седа,
Немножко, может быть, горбата;
Не то, что в старину была,
Не так жива, не так мила;
Зато (прибавила болтунья)
Открою тайну: я колдунья!»

И было в самом деле так.
Немой, недвижный перед нею,
Я совершенный был дурак
Со всей премудростью моею.

Но вот ужасно: колдовство
Вполне свершилось по несчастью.
Мое седое божество
Ко мне пылало новой страстью.
Скривив улыбкой страшный рот,
Могильным голосом урод
Бормочет мне любви признанье.
Вообрази мое страданье!
Я трепетал, потупя взор;
Она сквозь кашель продолжала
Тяжелый, страстный разговор:
«Так, сердце я теперь узнала;
Я вижу, верный друг, оно
Для нежной страсти рождено;
Проснулись чувства, я сгораю,
Томлюсь желаньями любви…
Приди в объятия мои…
О милый, милый! умираю…»

И между тем она, Руслан,
Мигала томными глазами;
И между тем за мой кафтан
Держалась тощими руками;
И между тем — я обмирал,
От ужаса зажмуря очи;
И вдруг терпеть не стало мочи;
Я с криком вырвался, бежал.
Она вослед: «О, недостойный!
Ты возмутил мой век спокойный,
Невинной девы ясны дни!
Добился ты любви Наины,
И презираешь — вот мужчины!
Изменой дышат все они!
Увы, сама себя вини;
Он обольстил меня, несчастный!
Я отдалась любови страстной…
Изменник, изверг! о позор!
Но трепещи, девичий вор!»

Так мы расстались. С этих пор
Живу в моем уединенье
С разочарованной душой;
И в мире старцу утешенье
Природа, мудрость и покой.
Уже зовет меня могила;
Но чувства прежние свои
Еще старушка не забыла
И пламя поздное любви
С досады в злобу превратила.
Душою черной зло любя,
Колдунья старая, конечно,
Возненавидит и тебя;
Но горе на земле не вечно».

Наш витязь с жадностью внимал
Рассказы старца; ясны очи
Дремотой легкой не смыкал
И тихого полета ночи
В глубокой думе не слыхал.
Но день блистает лучезарный…
Со вздохом витязь благодарный
Объемлет старца-колдуна;
Душа надеждою полна;
Выходит вон. Ногами стиснул
Руслан заржавшего коня,
В седле оправился, присвистнул.
«Отец мой, не оставь меня».
И скачет по пустому лугу.
Седой мудрец младому другу
Кричит вослед: «Счастливый путь!
Прости, люби свою супругу,
Советов старца не забудь!»

Песнь вторая

Соперники в искусстве брани,
Не знайте мира меж собой;
Несите мрачной славе дани
И упивайтеся враждой!
Пусть мир пред вами цепенеет,
Дивяся грозным торжествам:
Никто о вас не пожалеет,
Никто не помешает вам.
Соперники другого рода,
Вы, рыцари парнасских гор,
Старайтесь не смешить народа
Нескромным шумом ваших ссор;
Бранитесь — только осторожно.
Но вы, соперники в любви,
Живите дружно, если можно!
Поверьте мне, друзья мои:
Кому судьбою непременной
Девичье сердце суждено,
Тот будет мил назло вселенной;
Сердиться глупо и грешно.

Когда Рогдай неукротимый,
Глухим предчувствием томимый,
Оставя спутников своих,
Пустился в край уединенный
И ехал меж пустынь лесных,
В глубоку думу погруженный —
Злой дух тревожил и смущал
Его тоскующую душу,
И витязь пасмурный шептал:
«Убью!.. преграды все разрушу…
Руслан!.. узнаешь ты меня…
Теперь-то девица поплачет…»
И вдруг, поворотив коня,
Во весь опор назад он скачет.

В то время доблестный Фарлаф,
Всё утро сладко продремав,
Укрывшись от лучей полдневных,
У ручейка, наедине,
Для подкрепленья сил душевных,
Обедал в мирной тишине.
Как вдруг он видит: кто-то в поле,
Как буря, мчится на коне;
И, времени не тратя боле,
Фарлаф, покинув свой обед,
Копье, кольчугу, шлем, перчатки,
Вскочил в седло и без оглядки
Летит — а тот за ним вослед.
«Остановись, беглец бесчестный! —
Кричит Фарлафу неизвестный. —
Презренный, дай себя догнать!
Дай голову с тебя сорвать!»
Фарлаф, узнавши глас Рогдая,
Со страха скорчась, обмирал
И, верной смерти ожидая,
Коня еще быстрее гнал.
Так точно заяц торопливый,
Прижавши уши боязливо,
По кочкам, полем, сквозь леса
Скачками мчится ото пса.
На месте славного побега
Весной растопленного снега
Потоки мутные текли
И рыли влажну грудь земли.
Ко рву примчался конь ретивый,
Взмахнул хвостом и белой гривой,
Бразды стальные закусил
И через ров перескочил;
Но робкий всадник вверх ногами
Свалился тяжко в грязный ров,
Земли не взвидел с небесами
И смерть принять уж был готов.
Рогдай к оврагу подлетает;
Жестокий меч уж занесен;
«Погибни, трус! умри!» — вещает…
Вдруг узнает Фарлафа он;
Глядит, и руки опустились;
Досада, изумленье, гнев
В его чертах изобразились;
Скрыпя зубами, онемев,
Герой, с поникшею главою
Скорей отъехав ото рва,
Бесился… но едва, едва
Сам не смеялся над собою.

Тогда он встретил под горой
Старушечку чуть-чуть живую,
Горбатую, совсем седую.
Она дорожною клюкой
Ему на север указала.
«Ты там найдешь его», — сказала.
Рогдай весельем закипел
И к верной смерти полетел.

А наш Фарлаф? Во рву остался,
Дохнуть не смея; про себя
Он, лежа, думал: жив ли я?
Куда соперник злой девался?
Вдруг слышит прямо над собой
Старухи голос гробовой:
«Встань, молодец: все тихо в поле;
Ты никого не встретишь боле;
Я привела тебе коня;
Вставай, послушайся меня».

Смущенный витязь поневоле
Ползком оставил грязный ров;
Окрестность робко озирая,
Вздохнул и молвил оживая:
«Ну, слава богу, я здоров!»

«Поверь! — старуха продолжала, —
Людмилу мудрено сыскать;
Она далеко забежала;
Не нам с тобой ее достать.
Опасно разъезжать по свету;
Ты, право, будешь сам не рад.
Последуй моему совету,
Ступай тихохонько назад.
Под Киевом, в уединенье,
В своем наследственном селенье
Останься лучше без забот:
От нас Людмила не уйдет».

Сказав, исчезла. В нетерпенье
Благоразумный наш герой
Тотчас отправился домой,
Сердечно позабыв о славе
И даже о княжне младой;
И шум малейший по дубраве,
Полет синицы, ропот вод
Его бросали в жар и в пот.

Меж тем Руслан далеко мчится;
В глуши лесов, в глуши полей
Привычной думою стремится
К Людмиле, радости своей,
И говорит: «Найду ли друга?
Где ты, души моей супруга?
Увижу ль я твой светлый взор?
Услышу ль нежный разговор?
Иль суждено, чтоб чародея
Ты вечной пленницей была
И, скорбной девою старея,
В темнице мрачной отцвела?
Или соперник дерзновенный
Придет?.. Нет, нет, мой друг бесценный:
Еще при мне мой верный меч,
Еще глава не пала с плеч».

Однажды, темною порою,
По камням берегом крутым
Наш витязь ехал над рекою.
Всё утихало. Вдруг за ним
Стрелы мгновенное жужжанье,
Кольчуги звон, и крик, и ржанье,
И топот по полю глухой.
«Стой!» — грянул голос громовой.
Он оглянулся: в поле чистом,
Подняв копье, летит со свистом
Свирепый всадник, и грозой
Помчался князь ему навстречу.
«Aгa! догнал тебя! постой! —
Кричит наездник удалой, —
Готовься, друг, на смертну сечу;
Теперь ложись средь здешних мест;
А там ищи своих невест».
Руслан вспылал, вздрогнул от гнева;
Он узнает сей буйный глас…

Друзья мои! а наша дева?
Оставим витязей на час;
О них опять я вспомню вскоре.
А то давно пора бы мне
Подумать о младой княжне
И об ужасном Черноморе.

Моей причудливой мечты
Наперсник иногда нескромный,
Я рассказал, как ночью темной
Людмилы нежной красоты
От воспаленного Руслана
Сокрылись вдруг среди тумана.
Несчастная! когда злодей,
Рукою мощною своей
Тебя сорвав с постели брачной,
Взвился, как вихорь, к облакам
Сквозь тяжкий дым и воздух мрачный
И вдруг умчал к своим горам —
Ты чувств и памяти лишилась
И в страшном замке колдуна,
Безмолвна, трепетна, бледна,
В одно мгновенье очутилась.

С порога хижины моей
Так видел я, средь летних дней,
Когда за курицей трусливой
Султан курятника спесивый,
Петух мой по двору бежал
И сладострастными крылами
Уже подругу обнимал;
Над ними хитрыми кругами
Цыплят селенья старый вор,
Прияв губительные меры,
Носился, плавал коршун серый
И пал как молния на двор.
Взвился, летит. В когтях ужасных
Во тьму расселин безопасных
Уносит бедную злодей.
Напрасно, горестью своей
И хладным страхом пораженный,
Зовет любовницу петух…
Он видит лишь летучий пух,
Летучим ветром занесенный.

До утра юная княжна
Лежала, тягостным забвеньем,
Как будто страшным сновиденьем,
Объята — наконец она
Очнулась, пламенным волненьем
И смутным ужасом полна;
Душой летит за наслажденьем,
Кого-то ищет с упоеньем;
«Где ж милый, — шепчет, — где супруг?»
Зовет и помертвела вдруг.
Глядит с боязнию вокруг.
Людмила, где твоя светлица?
Лежит несчастная девица
Среди подушек пуховых,
Под гордой сенью балдахина;
Завесы, пышная перина
В кистях, в узорах дорогих;
Повсюду ткани парчевые;
Играют яхонты, как жар;
Кругом курильницы златые
Подъемлют ароматный пар;
Довольно… благо мне не надо
Описывать волшебный дом:
Уже давно Шехеразада
Меня предупредила в том.
Но светлый терем не отрада,
Когда не видим друга в нем.

Три девы, красоты чудесной,
В одежде легкой и прелестной
Княжне явились, подошли
И поклонились до земли.
Тогда неслышными шагами
Одна поближе подошла;
Княжне воздушными перстами
Златую косу заплела
С искусством, в наши дни не новым,
И обвила венцом перловым
Окружность бледного чела.
За нею, скромно взор склоняя,
Потом приближилась другая;
Лазурный, пышный сарафан
Одел Людмилы стройный стан;
Покрылись кудри золотые,
И грудь, и плечи молодые
Фатой, прозрачной, как туман.
Покров завистливый лобзает
Красы, достойные небес,
И обувь легкая сжимает
Две ножки, чудо из чудес.
Княжне последняя девица
Жемчужный пояс подает.
Меж тем незримая певица
Веселы песни ей поет.
Увы, ни камни ожерелья,
Ни сарафан, ни перлов ряд,
Ни песни лести и веселья
Ее души не веселят;
Напрасно зеркало рисует
Ее красы, ее наряд:
Потупя неподвижный взгляд,
Она молчит, она тоскует.

Те, кои, правду возлюбя,
На темном сердца дне читали,
Конечно знают про себя,
Что если женщина в печали
Сквозь слез, украдкой, как-нибудь,
Назло привычке и рассудку,
Забудет в зеркало взглянуть, —
То грустно ей уж не на шутку.

Но вот Людмила вновь одна.
Не зная, что начать, она
К окну решетчату подходит,
И взор ее печально бродит
В пространстве пасмурной дали.
Всё мертво. Снежные равнины
Коврами яркими легли;
Стоят угрюмых гор вершины
В однообразной белизне
И дремлют в вечной тишине;
Кругом не видно дымной кровли,
Не видно путника в снегах,
И звонкий рог веселой ловли
В пустынных не трубит горах;
Лишь изредка с унылым свистом
Бунтует вихорь в поле чистом
И на краю седых небес
Качает обнаженный лес.

В слезах отчаянья, Людмила
От ужаса лицо закрыла.
Увы, что ждет ее теперь!
Бежит в серебряную дверь;
Она с музыкой отворилась,
И наша дева очутилась
В саду. Пленительный предел:
Прекраснее садов Армиды
И тех, которыми владел
Царь Соломон иль князь Тавриды.
Пред нею зыблются, шумят
Великолепные дубровы;
Аллеи пальм, и лес лавровый,
И благовонных миртов ряд,
И кедров гордые вершины,
И золотые апельсины
Зерцалом вод отражены;
Пригорки, рощи и долины
Весны огнем оживлены;
С прохладой вьется ветер майский
Средь очарованных полей,
И свищет соловей китайский
Во мраке трепетных ветвей;
Летят алмазные фонтаны
С веселым шумом к облакам:
Под ними блещут истуканы
И, мнится, живы; Фидий сам,
Питомец Феба и Паллады,
Любуясь ими, наконец,
Свой очарованный резец
Из рук бы выронил с досады.
Дробясь о мраморны преграды,
Жемчужной, огненной дугой
Валятся, плещут водопады;
И ручейки в тени лесной
Чуть вьются сонною волной.
Приют покоя и прохлады,
Сквозь вечну зелень здесь и там
Мелькают светлые беседки;
Повсюду роз живые ветки
Цветут и дышат по тропам.
Но безутешная Людмила
Идет, идет и не глядит;
Волшебства роскошь ей постыла,
Ей грустен неги светлый вид;
Куда, сама не зная, бродит,
Волшебный сад кругом обходит,
Свободу горьким дав слезам,
И взоры мрачные возводит
К неумолимым небесам.
Вдруг осветился взор прекрасный:
К устам она прижала перст;
Казалось, умысел ужасный
Рождался… Страшный путь отверст:
Высокий мостик над потоком
Пред ней висит на двух скалах;
В унынье тяжком и глубоком
Она подходит — и в слезах
На воды шумные взглянула,
Ударила, рыдая, в грудь,
В волнах решилась утонуть —
Однако в воды не прыгнула
И дале продолжала путь.

Моя прекрасная Людмила,
По солнцу бегая с утра,
Устала, слезы осушила,
В душе подумала: пора!
На травку села, оглянулась —
И вдруг над нею сень шатра,
Шумя, с прохладой развернулась;
Обед роскошный перед ней;
Прибор из яркого кристалла;
И в тишине из-за ветвей
Незрима арфа заиграла.
Дивится пленная княжна,
Но втайне думает она:
«Вдали от милого, в неволе,
Зачем мне жить на свете боле?
О ты, чья гибельная страсть
Меня терзает и лелеет,
Мне не страшна злодея власть:
Людмила умереть умеет!
Не нужно мне твоих шатров,
Ни скучных песен, ни пиров —
Не стану есть, не буду слушать,
Умру среди твоих садов!»

Княжна встает, и вмиг шатер,
И пышной роскоши прибор,
И звуки арфы… все пропало;
По-прежнему все тихо стало;
Людмила вновь одна в садах
Скитается из рощи в рощи;
Меж тем в лазурных небесах
Плывет луна, царица нощи,
Находит мгла со всех сторон
И тихо на холмах почила;
Княжну невольно клонит сон,
И вдруг неведомая сила
Нежней, чем вешний ветерок,
Ее на воздух поднимает,
Несет по воздуху в чертог
И осторожно опускает
Сквозь фимиам вечерних роз
На ложе грусти, ложе слез.
Три девы вмиг опять явились
И вкруг нее засуетились,
Чтоб на ночь пышный снять убор;
Но их унылый, смутный взор
И принужденное молчанье
Являли втайне состраданье
И немощный судьбам укор.
Но поспешим: рукой их нежной
Раздета сонная княжна;
Прелестна прелестью небрежной,
В одной сорочке белоснежной
Ложится почивать она.
Со вздохом девы поклонились,
Скорей как можно удалились
И тихо притворили дверь.
Что ж наша пленница теперь!
Дрожит как лист, дохнуть не смеет;
Хладеют перси, взор темнеет;
Мгновенный сон от глаз бежит;
Не спит, удвоила вниманье,
Недвижно в темноту глядит…
Всё мрачно, мертвое молчанье!
Лишь сердца слышит трепетанье…
И мнится… шепчет тишина,
Идут — идут к ее постели;
В подушки прячется княжна —
И вдруг… о страх!.. и в самом деле
Раздался шум; озарена
Мгновенным блеском тьма ночная,
Мгновенно дверь отворена;
Безмолвно, гордо выступая,
Нагими саблями сверкая,
Арапов длинный ряд идет
Попарно, чинно, сколь возможно,
И на подушках осторожно
Седую бороду несет;
И входит с важностью за нею,
Подъяв величественно шею,
Горбатый карлик из дверей:
Его-то голове обритой,
Высоким колпаком покрытой,
Принадлежала борода.
Уж он приближился: тогда
Княжна с постели соскочила,
Седого карлу за колпак
Рукою быстрой ухватила,
Дрожащий занесла кулак
И в страхе завизжала так,
Что всех арапов оглушила.
Трепеща, скорчился бедняк,
Княжны испуганной бледнее;
Зажавши уши поскорее,
Хотел бежать, но в бороде
Запутался, упал и бьется;
Встает, упал; в такой беде
Арапов черный рой мятется;
Шумят, толкаются, бегут,
Хватают колдуна в охапку
И вон распутывать несут,
Оставя у Людмилы шапку.

Но что-то добрый витязь наш?
Вы помните ль нежданну встречу?
Бери свой быстрый карандаш,
Рисуй, Орловский, ночь и сечу!
При свете трепетном луны
Сразились витязи жестоко;
Сердца их гневом стеснены,
Уж копья брошены далеко,
Уже мечи раздроблены,
Кольчуги кровию покрыты,
Щиты трещат, в куски разбиты…
Они схватились на конях;
Взрывая к небу черный прах,
Под ними борзы кони бьются;
Борцы, недвижно сплетены,
Друг друга стиснув, остаются,
Как бы к седлу пригвождены;
Их члены злобой сведены;
Переплелись и костенеют;
По жилам быстрый огнь бежит;
На вражьей груди грудь дрожит —
И вот колеблются, слабеют —
Кому-то пасть… вдруг витязь мой,
Вскипев, железною рукой
С седла наездника срывает,
Подъемлет, держит над собой
И в волны с берега бросает.
«Погибни! — грозно восклицает; —
Умри, завистник злобный мой!»

Ты догадался, мой читатель,
С кем бился доблестный Руслан:
То был кровавых битв искатель,
Рогдай, надежда киевлян,
Людмилы мрачный обожатель.
Он вдоль днепровских берегов
Искал соперника следов;
Нашел, настиг, но прежня сила
Питомцу битвы изменила,
И Руси древний удалец
В пустыне свой нашел конец.
И слышно было, что Рогдая
Тех вод русалка молодая
На хладны перси приняла
И, жадно витязя лобзая,
На дно со смехом увлекла,
И долго после, ночью темной
Бродя близ тихих берегов,
Богатыря призрак огромный
Пугал пустынных рыбаков.

Песнь третия

Напрасно вы в тени таились
Для мирных, счастливых друзей,
Стихи мои! Вы не сокрылись
От гневных зависти очей.
Уж бледный критик, ей в услугу,
Вопрос мне сделал роковой:
Зачем Русланову подругу,
Как бы на смех ее супругу,
Зову и девой и княжной?
Ты видишь, добрый мой читатель,
Тут злобы черную печать!
Скажи, Зоил, скажи, предатель,
Ну как и что мне отвечать?
Красней, несчастный, бог с тобою!
Красней, я спорить не хочу;
Довольный тем, что прав душою,
В смиренной кротости молчу.
Но ты поймешь меня, Климена,
Потупишь томные глаза,
Ты, жертва скучного Гимена…
Я вижу: тайная слеза
Падет на стих мой, сердцу внятный;
Ты покраснела, взор погас;
Вздохнула молча… вздох понятный!
Ревнивец: бойся, близок час;
Амур с Досадой своенравной
Вступили в смелый заговор,
И для главы твоей бесславной
Готов уж мстительный убор.

Уж утро хладное сияло
На темени полнощных гор;
Но в дивном замке всё молчало.
В досаде скрытой Черномор,
Без шапки, в утреннем халате,
Зевал сердито на кровати.
Вокруг брады его седой
Рабы толпились молчаливы,
И нежно гребень костяной
Расчесывал ее извивы;
Меж тем, для пользы и красы,
На бесконечные усы
Лились восточны ароматы,
И кудри хитрые вились;
Как вдруг, откуда ни возьмись,
В окно влетает змий крылатый;
Гремя железной чешуей,
Он в кольца быстрые согнулся
И вдруг Наиной обернулся
Пред изумленною толпой.
«Приветствую тебя, — сказала, —
Собрат, издавна чтимый мной!
Досель я Черномора знала
Одною громкою молвой;
Но тайный рок соединяет
Теперь нас общею враждой;
Тебе опасность угрожает,
Нависла туча над тобой;
И голос оскорбленной чести
Меня к отмщению зовет».

Со взором, полным хитрой лести,
Ей карла руку подает,
Вещая: «Дивная Наина!
Мне драгоценен твой союз.
Мы посрамим коварство Финна;
Но мрачных козней не боюсь:
Противник слабый мне не страшен;
Узнай чудесный жребий мой:
Сей благодатной бородой
Недаром Черномор украшен.
Доколь власов ее седых
Враждебный меч не перерубит,
Никто из витязей лихих,
Никто из смертных не погубит
Малейших замыслов моих;
Моею будет век Людмила,
Руслан же гробу обречен!»
И мрачно ведьма повторила:
«Погибнет он! погибнет он!»
Потом три раза прошипела,
Три раза топнула ногой
И черным змием улетела.

Блистая в ризе парчевой,
Колдун, колдуньей ободренный,
Развеселясь, решился вновь
Нести к ногам девицы пленной
Усы, покорность и любовь.
Разряжен карлик бородатый,
Опять идет в ее палаты;
Проходит длинный комнат ряд:
Княжны в них нет. Он дале, в сад,
В лавровый лес, к решетке сада,
Вдоль озера, вкруг водопада,
Под мостики, в беседки… нет!
Княжна ушла, пропал и след!
Кто выразит его смущенье,
И рев, и трепет исступленья?
С досады дня не взвидел он.
Раздался карлы дикий стон:
«Сюда, невольники, бегите!
Сюда, надеюсь я на вас!
Сейчас Людмилу мне сыщите!
Скорее, слышите ль? сейчас!
Не то — шутите вы со мною —
Всех удавлю вас бородою!»

Читатель, расскажу ль тебе,
Куда красавица девалась?
Всю ночь она своей судьбе
В слезах дивилась и — смеялась.
Ее пугала борода,
Но Черномор уж был известен,
И был смешон, а никогда
Со смехом ужас несовместен.
Навстречу утренним лучам
Постель оставила Людмила
И взор невольный обратила
К высоким, чистым зеркалам;
Невольно кудри золотые
С лилейных плеч приподняла;
Невольно волосы густые
Рукой небрежной заплела;
Свои вчерашние наряды
Нечаянно в углу нашла;
Вздохнув, оделась и с досады
Тихонько плакать начала;
Однако с верного стекла,
Вздыхая, не сводила взора,
И девице пришло на ум,
В волненье своенравных дум,
Примерить шапку Черномора.
Всё тихо, никого здесь нет;
Никто на девушку не взглянет…
А девушке в семнадцать лет
Какая шапка не пристанет!
Рядиться никогда не лень!
Людмила шапкой завертела;
На брови, прямо, набекрень
И задом наперед надела.
И что ж? о чудо старых дней!
Людмила в зеркале пропала;
Перевернула — перед ней
Людмила прежняя предстала;
Назад надела — снова нет;
Сняла — и в зеркале! «Прекрасно!
Добро, колдун, добро, мой свет!
Теперь мне здесь уж безопасно;
Теперь избавлюсь от хлопот!»
И шапку старого злодея
Княжна, от радости краснея,
Надела задом наперед.

Но возвратимся же к герою.
Не стыдно ль заниматься нам
Так долго шапкой, бородою,
Руслана поруча судьбам?
Свершив с Рогдаем бой жестокий,
Проехал он дремучий лес;
Пред ним открылся дол широкий
При блеске утренних небес.
Трепещет витязь поневоле:
Он видит старой битвы поле.
Вдали всё пусто; здесь и там
Желтеют кости; по холмам
Разбросаны колчаны, латы;
Где сбруя, где заржавый щит;
В костях руки здесь меч лежит;
Травой оброс там шлем косматый
И старый череп тлеет в нем;
Богатыря там остов целый
С его поверженным конем
Лежит недвижный; копья, стрелы
В сырую землю вонзены,
И мирный плющ их обвивает…
Ничто безмолвной тишины
Пустыни сей не возмущает,
И солнце с ясной вышины
Долину смерти озаряет.

Со вздохом витязь вкруг себя
Взирает грустными очами.
«О поле, поле, кто тебя
Усеял мертвыми костями?
Чей борзый конь тебя топтал
В последний час кровавой битвы?
Кто на тебе со славой пал?
Чьи небо слышало молитвы?
Зачем же, поле, смолкло ты
И поросло травой забвенья?..
Времен от вечной темноты,
Быть может, нет и мне спасенья!
Быть может, на холме немом
Поставят тихий гроб Русланов,
И струны громкие Баянов
Не будут говорить о нем!»

Но вскоре вспомнил витязь мой,
Что добрый меч герою нужен
И даже панцырь; а герой
С последней битвы безоружен.
Обходит поле он вокруг;
В кустах, среди костей забвенных,
В громаде тлеющих кольчуг,
Мечей и шлемов раздробленных
Себе доспехов ищет он.
Проснулись гул и степь немая,
Поднялся в поле треск и звон;
Он поднял щит, не выбирая,
Нашел и шлем и звонкий рог;
Но лишь меча сыскать не мог.
Долину брани объезжая,
Он видит множество мечей,
Но все легки, да слишком малы,
А князь красавец был не вялый,
Не то, что витязь наших дней.
Чтоб чем-нибудь играть от скуки,
Копье стальное взял он в руки,
Кольчугу он надел на грудь
И далее пустился в путь.

Уж побледнел закат румяный
Над усыпленною землей;
Дымятся синие туманы,
И всходит месяц золотой;
Померкла степь. Тропою темной
Задумчив едет наш Руслан
И видит: сквозь ночной туман
Вдали чернеет холм огромный,
И что-то страшное храпит.
Он ближе к холму, ближе — слышит:
Чудесный холм как будто дышит.
Руслан внимает и глядит
Бестрепетно, с покойным духом;
Но, шевеля пугливым ухом,
Конь упирается, дрожит,
Трясет упрямой головою,
И грива дыбом поднялась.
Вдруг холм, безоблачной луною
В тумане бледно озарясь,
Яснеет; смотрит храбрый князь —
И чудо видит пред собою.
Найду ли краски и слова?
Пред ним живая голова.
Огромны очи сном объяты;
Храпит, качая шлем пернатый,
И перья в темной высоте,
Как тени, ходят, развеваясь.
В своей ужасной красоте
Над мрачной степью возвышаясь,
Безмолвием окружена,
Пустыни сторож безымянной,
Руслану предстоит она
Громадой грозной и туманной.
В недоуменье хочет он
Таинственный разрушить сон.
Вблизи осматривая диво,
Объехал голову кругом
И стал пред носом молчаливо;
Щекотит ноздри копием,
И, сморщась, голова зевнула,
Глаза открыла и чихнула…
Поднялся вихорь, степь дрогнула,
Взвилася пыль; с ресниц, с усов,
С бровей слетела стая сов;
Проснулись рощи молчаливы,
Чихнуло эхо — конь ретивый
Заржал, запрыгал, отлетел,
Едва сам витязь усидел,
И вслед раздался голос шумный:
«Куда ты, витязь неразумный?
Ступай назад, я не шучу!
Как раз нахала проглочу!»
Руслан с презреньем оглянулся,
Браздами удержал коня
И с гордым видом усмехнулся.
«Чего ты хочешь от меня? —
Нахмурясь, голова вскричала. —
Вот гостя мне судьба послала!
Послушай, убирайся прочь!
Я спать хочу, теперь уж ночь,
Прощай!» Но витязь знаменитый,
Услыша грубые слова,
Воскликнул с важностью сердитой:
«Молчи, пустая голова!
Слыхал я истину, бывало:
Я еду, еду, не свищу,
А как наеду, не спущу!»

Тогда, от ярости немея,
Стесненной злобой пламенея,
Надулась голова; как жар,
Кровавы очи засверкали;
Напенясь, губы задрожали,
Из уст, ушей поднялся пар —
И вдруг она, что было мочи,
Навстречу князю стала дуть;
Напрасно конь, зажмуря очи,
Склонив главу, натужа грудь,
Сквозь вихорь, дождь и сумрак ночи
Неверный продолжает путь;
Объятый страхом, ослепленный,
Он мчится вновь, изнеможенный,
Далече в поле отдохнуть.
Вновь обратиться витязь хочет —
Вновь отражен, надежды нет!
А голова ему вослед,
Как сумасшедшая, хохочет,
Гремит: «Ай, витязь! ай, герой!
Куда ты? тише, тише, стой!
Эй, витязь, шею сломишь даром;
Не трусь, наездник, и меня
Порадуй хоть одним ударом,
Пока не заморил коня».
И между тем она героя
Дразнила страшным языком.
Руслан, досаду в сердце кроя,
Грозит ей молча копием,
Трясет его рукой свободной,
И, задрожав, булат холодный
Вонзился в дерзостный язык.
И кровь из бешеного зева
Рекою побежала вмиг.
От удивленья, боли, гнева,
В минуту дерзости лишась,
На князя голова глядела,
Железо грызла и бледнела
В спокойном духе горячась,
Так иногда средь нашей сцены
Плохой питомец Мельпомены,
Внезапным свистом оглушен,
Уж ничего не видит он,
Бледнеет, ролю забывает,
Дрожит, поникнув головой,
И, заикаясь, умолкает
Перед насмешливой толпой.
Счастливым пользуясь мгновеньем,
К объятой голове смущеньем,
Как ястреб, богатырь летит
С подъятой, грозною десницей
И в щеку тяжкой рукавицей
С размаха голову разит;
И степь ударом огласилась;
Кругом росистая трава
Кровавой пеной обагрилась,
И, зашатавшись, голова
Перевернулась, покатилась,
И шлем чугунный застучал.
Тогда на месте опустелом
Меч богатырский засверкал.
Наш витязь в трепете веселом
Его схватил и к голове
По окровавленной траве
Бежит с намереньем жестоким
Ей нос и уши обрубить;
Уже Руслан готов разить,
Уже взмахнул мечом широким —
Вдруг, изумленный, внемлет он
Главы молящей жалкий стон…
И тихо меч он опускает,
В нем гнев свирепый умирает,
И мщенье бурное падет
В душе, моленьем усмиренной:
Так на долине тает лед,
Лучом полудня пораженный.

«Ты вразумил меня, герой, —
Со вздохом голова сказала, —
Твоя десница доказала,
Что я виновен пред тобой;
Отныне я тебе послушен;
Но, витязь, будь великодушен!
Достоин плача жребий мой.
И я был витязь удалой!
В кровавых битвах супостата
Себе я равного не зрел;
Счастлив, когда бы не имел
Соперником меньшого брата!
Коварный, злобный Черномор,
Ты, ты всех бед моих виною!
Семейства нашего позор,
Рожденный карлой, с бородою,
Мой дивный рост от юных дней
Не мог он без досады видеть
И стал за то в душе своей
Меня, жестокий, ненавидеть.
Я был всегда немного прост,
Хотя высок; а сей несчастный,
Имея самый глупый рост,
Умен как бес — и зол ужасно.
Притом же, знай, к моей беде,
В его чудесной бороде
Таится сила роковая,
И, всё на свете презирая,
Доколе борода цела —
Изменник не страшится зла.
Вот он однажды с видом дружбы
«Послушай, — хитро мне сказал, —
Не откажись от важной службы:
Я в черных книгах отыскал,
Что за восточными горами,
На тихих моря берегах,
В глухом подвале, под замками
Хранится меч — и что же? страх!
Я разобрал во тьме волшебной,
Что волею судьбы враждебной
Сей меч известен будет нам;
Что нас он обоих погубит:
Мне бороду мою отрубит,
Тебе главу; суди же сам,
Сколь важно нам приобретенье
Сего созданья злых духов!»
«Ну, что же? где тут затрудненье? —
Сказал я карле, — я готов;
Иду, хоть за пределы света».
И сосну на плечо взвалил,
А на другое для совета
Злодея брата посадил;
Пустился в дальную дорогу,
Шагал, шагал и, слава богу,
Как бы пророчеству назло,
Всё счастливо сначало шло.
За отдаленными горами
Нашли мы роковой подвал;
Я разметал его руками
И потаенный меч достал.
Но нет! судьба того хотела:
Меж нами ссора закипела —
И было, признаюсь, о чем!
Вопрос: кому владеть мечом?
Я спорил, карла горячился;
Бранились долго; наконец
Уловку выдумал хитрец,
Притих и будто бы смягчился.
«Оставим бесполезный спор, —
Сказал мне важно Черномор, —
Мы тем союз наш обесславим;
Рассудок в мире жить велит;
Судьбе решить мы предоставим,
Кому сей меч принадлежит.
К земле приникнем ухом оба
(Чего не выдумает злоба!),
И кто услышит первый звон,
Тот и владей мечом до гроба».
Сказал и лег на землю он.
Я сдуру также растянулся;
Лежу, не слышу ничего,
Смекая: обману его!
Но сам жестоко обманулся.
Злодей в глубокой тишине,
Привстав, на цыпочках ко мне
Подкрался сзади, размахнулся;
Как вихорь свистнул острый меч,
И прежде, чем я оглянулся,
Уж голова слетела с плеч —
И сверхъестественная сила
В ней жизни дух остановила.
Мой остов тернием оброс;
Вдали, в стране, людьми забвенной,
Истлел мой прах непогребенный;
Но злобный карла перенес
Меня в сей край уединенный,
Где вечно должен был стеречь
Тобой сегодня взятый меч.
О витязь! Ты храним судьбою,
Возьми его, и бог с тобою!
Быть может, на своем пути
Ты карлу-чародея встретишь —
Ах, если ты его заметишь,
Коварству, злобе отомсти!
И наконец я счастлив буду,
Спокойно мир оставлю сей —
И в благодарности моей
Твою пощечину забуду».

Песнь четвертая

Я каждый день, восстав от сна,
Благодарю сердечно бога
За то, что в наши времена
Волшебников не так уж много.
К тому же — честь и слава им! —
Женитьбы наши безопасны…
Их замыслы не так ужасны
Мужьям, девицам молодым.
Но есть волшебники другие,
Которых ненавижу я:
Улыбка, очи голубые
И голос милый — о друзья!
Не верьте им: они лукавы!
Страшитесь, подражая мне,
Их упоительной отравы
И почивайте в тишине.

Поэзии чудесный гений,
Певец таинственных видений,
Любви, мечтаний и чертей,
Могил и рая верный житель,
И музы ветреной моей
Наперсник, пестун и хранитель!
Прости мне, северный Орфей,
Что в повести моей забавной
Теперь вослед тебе лечу
И лиру музы своенравной
Во лжи прелестной обличу.

Друзья мои, вы все слыхали,
Как бесу в древни дни злодей
Предал сперва себя с печали,
А там и души дочерей;
Как после щедрым подаяньем,
Молитвой, верой, и постом,
И непритворным покаяньем
Снискал заступника в святом;
Как умер он и как заснули
Его двенадцать дочерей:
И нас пленили, ужаснули
Картины тайных сих ночей,
Сии чудесные виденья,
Сей мрачный бес, сей божий гнев,
Живые грешника мученья
И прелесть непорочных дев.
Мы с ними плакали, бродили
Вокруг зубчатых замка стен,
И сердцем тронутым любили
Их тихий сон, их тихий плен;
Душой Вадима призывали,
И пробужденье зрели их,
И часто инокинь святых
На гроб отцовский провожали.
И что ж, возможно ль?.. нам солгали!
Но правду возвещу ли я?..

Младой Ратмир, направя к югу
Нетерпеливый бег коня,
Уж думал пред закатом дня
Нагнать Русланову супругу.
Но день багряный вечерел;
Напрасно витязь пред собою
В туманы дальние смотрел:
Всё было пусто над рекою.
Зари последний луч горел
Над ярко позлащенным бором.
Наш витязь мимо черных скал
Тихонько проезжал и взором
Ночлега меж дерев искал.
Он на долину выезжает
И видит: замок на скалах
Зубчаты стены возвышает;
Чернеют башни на углах;
И дева по стене высокой,
Как в море лебедь одинокий,
Идет, зарей освещена;
И девы песнь едва слышна
Долины в тишине глубокой.

«Ложится в поле мрак ночной;
Уж поздно, путник молодой!
Укройся в терем наш отрадный.

Здесь ночью нега и покой,
А днем и шум и пированье.
Приди на дружное призванье,
Приди, о путник молодой!

У нас найдешь красавиц рой;
Их нежны речи и лобзанье.
Приди на тайное призванье,
Приди, о путник молодой!

Тебе мы с утренней зарей
Наполним кубок на прощанье.
Приди на мирное призванье,
Приди, о путник молодой!

Ложится в поле мрак ночной;
От волн поднялся ветер хладный.
Уж поздно, путник молодой!
Укройся в терем наш отрадный».

Она манит, она поет;
И юный хан уж под стеною;
Его встречают у ворот
Девицы красные толпою;
При шуме ласковых речей
Он окружен; с него не сводят
Они пленительных очей;
Две девицы коня уводят;
В чертоги входит хан младой,
За ним отшельниц милых рой;
Одна снимает шлем крылатый,
Другая кованые латы,
Та меч берет, та пыльный щит;
Одежда неги заменит
Железные доспехи брани.
Но прежде юношу ведут
К великолепной русской бане.
Уж волны дымные текут
В ее серебряные чаны,
И брызжут хладные фонтаны;
Разостлан роскошью ковер;
На нем усталый хан ложится;
Прозрачный пар над ним клубится;
Потупя неги полный взор,
Прелестные, полунагие,
В заботе нежной и немой,
Вкруг хана девы молодые
Теснятся резвою толпой.
Над рыцарем иная машет
Ветвями молодых берез,
И жар от них душистый пашет;
Другая соком вешних роз
Усталы члены прохлаждает
И в ароматах потопляет
Темнокудрявые власы.
Восторгом витязь упоенный
Уже забыл Людмилы пленной
Недавно милые красы;
Томится сладостным желаньем;
Бродящий взор его блестит,
И, полный страстным ожиданьем,
Он тает сердцем, он горит.

Но вот выходит он из бани.
Одетый в бархатные ткани,
В кругу прелестных дев, Ратмир
Садится за богатый пир.
Я не Омер: в стихах высоких
Он может воспевать один
Обеды греческих дружин,
И звон, и пену чаш глубоких,
Милее, по следам Парни,
Мне славить лирою небрежной
И наготу в ночной тени,
И поцелуй любови нежной!
Луною замок озарен;
Я вижу терем отдаленный,
Где витязь томный, воспаленный
Вкушает одинокий сон;
Его чело, его ланиты
Мгновенным пламенем горят;
Его уста полуоткрыты
Лобзанье тайное манят;
Он страстно, медленно вздыхает,
Он видит их — и в пылком сне
Покровы к сердцу прижимает.
Но вот в глубокой тишине
Дверь отворилась; пол ревнивый
Скрыпит под ножкой торопливой,
И при серебряной луне
Мелькнула дева. Сны крылаты,
Сокройтесь, отлетите прочь!
Проснись — твоя настала ночь!
Проснися — дорог миг утраты!..
Она подходит, он лежит
И в сладострастной неге дремлет;
Покров его с одра скользит,
И жаркий пух чело объемлет.
В молчанье дева перед ним
Стоит недвижно, бездыханна,
Как лицемерная Диана
Пред милым пастырем своим;
И вот она, на ложе хана
Коленом опершись одним,
Вздохнув, лицо к нему склоняет
С томленьем, с трепетом живым,
И сон счастливца прерывает
Лобзаньем страстным и немым…

Но, други, девственная лира
Умолкла под моей рукой;
Слабеет робкий голос мой —
Оставим юного Ратмира;
Не смею песней продолжать:
Руслан нас должен занимать,
Руслан, сей витязь беспримерный,
В душе герой, любовник верный.
Упорным боем утомлен,
Под богатырской головою
Он сладостный вкушает сон.
Но вот уж раннею зарею
Сияет тихий небосклон;
Всё ясно; утра луч игривый
Главы косматый лоб златит.
Руслан встает, и конь ретивый
Уж витязя стрелою мчит.

И дни бегут; желтеют нивы;
С дерев спадает дряхлый лист;
В лесах осенний ветра свист
Певиц пернатых заглушает;
Тяжелый, пасмурный туман
Нагие холмы обвивает;
Зима приближилась — Руслан
Свой путь отважно продолжает
На дальный север; с каждым днем
Преграды новые встречает:
То бьется он с богатырем,
То с ведьмою, то с великаном,
То лунной ночью видит он,
Как будто сквозь волшебный сон,
Окружены седым туманом,
Русалки, тихо на ветвях
Качаясь, витязя младого
С улыбкой хитрой на устах
Манят, не говоря ни слова…
Но, тайным промыслом храним,
Бесстрашный витязь невредим;
В его душе желанье дремлет,
Он их не видит, им не внемлет,
Одна Людмила всюду с ним.

Но между тем, никем не зрима,
От нападений колдуна
Волшебной шапкою хранима,
Что делает моя княжна,
Моя прекрасная Людмила?
Она, безмолвна и уныла,
Одна гуляет по садам,
О друге мыслит и вздыхает,
Иль, волю дав своим мечтам,
К родимым киевским полям
В забвенье сердца улетает;
Отца и братьев обнимает,
Подружек видит молодых
И старых мамушек своих —
Забыты плен и разлученье!
Но вскоре бедная княжна
Свое теряет заблужденье
И вновь уныла и одна.
Рабы влюбленного злодея,
И день и ночь, сидеть не смея,
Меж тем по замку, по садам
Прелестной пленницы искали,
Метались, громко призывали,
Однако всё по пустякам.
Людмила ими забавлялась:
В волшебных рощах иногда
Без шапки вдруг она являлась
И кликала: «Сюда, сюда!»
И все бросались к ней толпою;
Но в сторону — незрима вдруг —
Она неслышною стопою
От хищных убегала рук.
Везде всечасно замечали
Ее минутные следы:
То позлащенные плоды
На шумных ветвях исчезали,
То капли ключевой воды
На луг измятый упадали:
Тогда наверно в замке знали,
Что пьет иль кушает княжна.
На ветвях кедра иль березы
Скрываясь по ночам, она
Минутного искала сна —
Но только проливала слезы,
Звала супруга и покой,
Томилась грустью и зевотой,
И редко, редко пред зарей,
Склонясь ко древу головой,
Дремала тонкою дремотой;
Едва редела ночи мгла,
Людмила к водопаду шла
Умыться хладною струею:
Сам карла утренней порою
Однажды видел из палат,
Как под невидимой рукою
Плескал и брызгал водопад.
С своей обычною тоскою
До новой ночи, здесь и там,
Она бродила по садам:
Нередко под вечер слыхали
Ее приятный голосок;
Нередко в рощах поднимали
Иль ею брошенный венок,
Или клочки персидской шали,
Или заплаканный платок.

Жестокой страстью уязвленный,
Досадой, злобой омраченный,
Колдун решился наконец
Поймать Людмилу непременно.
Так Лемноса хромой кузнец,
Прияв супружеский венец
Из рук прелестной Цитереи,
Раскинул сеть ее красам,
Открыв насмешливым богам
Киприды нежные затеи…

Скучая, бедная княжна
В прохладе мраморной беседки
Сидела тихо близ окна
И сквозь колеблемые ветки
Смотрела на цветущий луг.
Вдруг слышит — кличут: «Милый друг!»
И видит верного Руслана.
Его черты, походка, стан;
Но бледен он, в очах туман,
И на бедре живая рана —
В ней сердце дрогнуло. «Руслан!
Руслан!.. он точно!» И стрелою
К супругу пленница летит,
В слезах, трепеща, говорит:
«Ты здесь… ты ранен… что с тобою?»
Уже достигла, обняла:
О ужас… призрак исчезает!
Княжна в сетях; с ее чела
На землю шапка упадает.
Хладея, слышит грозный крик:
«Она моя!» — и в тот же миг
Зрит колдуна перед очами.
Раздался девы жалкий стон,
Падет без чувств — и дивный сон
Объял несчастную крылами

Что будет с бедною княжной!
О страшный вид: волшебник хилый
Ласкает дерзостной рукой
Младые прелести Людмилы!
Ужели счастлив будет он?
Чу… вдруг раздался рога звон,
И кто-то карлу вызывает.
В смятенье, бледный чародей
На деву шапку надевает;
Трубят опять; звучней, звучней!
И он летит к безвестной встрече,
Закинув бороду за плечи.

Песнь пятая

Ax, как мила моя княжна!
Мне нрав ее всего дороже:
Она чувствительна, скромна,
Любви супружеской верна,
Немножко ветрена… так что же?
Еще милее тем она.
Всечасно прелестию новой
Умеет нас она пленить;
Скажите: можно ли сравнить
Ее с Дельфирою суровой?
Одной — судьба послала дар
Обворожать сердца и взоры;
Ее улыбка, разговоры
Во мне любви рождают жар.
А та — под юбкою гусар,
Лишь дайте ей усы да шпоры!
Блажен, кого под вечерок
В уединенный уголок
Моя Людмила поджидает
И другом сердца назовет;
Но, верьте мне, блажен и тот,
Кто от Дельфиры убегает
И даже с нею незнаком.
Да, впрочем, дело не о том!
Но кто трубил? Кто чародея
На сечу грозну вызывал?
Кто колдуна перепугал?
Руслан. Он, местью пламенея,
Достиг обители злодея.
Уж витязь под горой стоит,
Призывный рог, как буря, воет,
Нетерпеливый конь кипит
И снег копытом мочным роет.
Князь карлу ждет. Внезапно он
По шлему крепкому стальному
Рукой незримой поражен;
Удар упал подобно грому;
Руслан подъемлет смутный взор
И видит — прямо над главою —
С подъятой, страшной булавою
Летает карла Черномор.
Щитом покрывшись, он нагнулся,
Мечом потряс и замахнулся;
Но тот взвился под облака;
На миг исчез — и свысока
Шумя летит на князя снова.
Проворный витязь отлетел,
И в снег с размаха рокового
Колдун упал — да там и сел;
Руслан, не говоря ни слова,
С коня долой, к нему спешит,
Поймал, за бороду хватает,
Волшебник силится, кряхтит
И вдруг с Русланом улетает…
Ретивый конь вослед глядит;
Уже колдун под облаками;
На бороде герой висит;
Летят над мрачными лесами,
Летят над дикими горами,
Летят над бездною морской;
От напряженья костенея,
Руслан за бороду злодея
Упорной держится рукой.
Меж тем, на воздухе слабея
И силе русской изумясь,
Волшебник гордому Руслану
Коварно молвит: «Слушай, князь!
Тебе вредить я перестану;
Младое мужество любя,
Забуду всё, прощу тебя,
Спущусь — но только с уговором…»
«Молчи, коварный чародей! —
Прервал наш витязь: — с Черномором,
С мучителем жены своей,
Руслан не знает договора!
Сей грозный меч накажет вора.
Лети хоть до ночной звезды,
А быть тебе без бороды!»
Боязнь объемлет Черномора;
В досаде, в горести немой,
Напрасно длинной бородой
Усталый карла потрясает:
Руслан ее не выпускает
И щиплет волосы порой.
Два дни колдун героя носит,
На третий он пощады просит:
«О рыцарь, сжалься надо мной;
Едва дышу; нет мочи боле;
Оставь мне жизнь, в твоей я воле;
Скажи — спущусь, куда велишь… »
«Теперь ты наш: ага, дрожишь!
Смирись, покорствуй русской силе!
Неси меня к моей Людмиле».

Смиренно внемлет Черномор;
Домой он с витязем пустился;
Летит — и мигом очутился
Среди своих ужасных гор.
Тогда Руслан одной рукою
Взял меч сраженной головы
И, бороду схватив другою,
Отсек ее, как горсть травы.
«Знай наших! — молвил он жестоко, —
Что, хищник, где твоя краса?
Где сила?» — и на шлем высокий
Седые вяжет волоса;
Свистя зовет коня лихого;
Веселый конь летит и ржет;
Наш витязь карлу чуть живого
В котомку за седло кладет,
А сам, боясь мгновенья траты,
Спешит на верх горы крутой,
Достиг, и с радостной душой
Летит в волшебные палаты.
Вдали завидя шлем брадатый,
Залог победы роковой,
Пред ним арапов чудный рой,
Толпы невольниц боязливых,
Как призраки, со всех сторон
Бегут — и скрылись. Ходит он
Один средь храмин горделивых,
Супругу милую зовет —
Лишь эхо сводов молчаливых
Руслану голос подает;
В волненье чувств нетерпеливых
Он отворяет двери в сад —
Идет, идет — и не находит;
Кругом смущенный взор обводит —
Всё мертво: рощицы молчат,
Беседки пусты; на стремнинах,
Вдоль берегов ручья, в долинах,
Нигде Людмилы следу нет,
И ухо ничего не внемлет.
Внезапный князя хлад объемлет,
В очах его темнеет свет,
В уме возникли мрачны думы…
«Быть может, горесть… плен угрюмый…
Минута… волны…» В сих мечтах
Он погружен. С немой тоскою
Поникнул витязь головою;
Его томит невольный страх;
Недвижим он, как мертвый камень;
Мрачится разум; дикий пламень
И яд отчаянной любви
Уже текут в его крови.
Казалось — тень княжны прекрасной
Коснулась трепетным устам…
И вдруг, неистовый, ужасный,
Стремится витязь по садам;
Людмилу с воплем призывает,
С холмов утесы отрывает,
Всё рушит, всё крушит мечом —
Беседки, рощи упадают,
Древа, мосты в волнах ныряют,
Степь обнажается кругом!
Далеко гулы повторяют
И рев, и треск, и шум, и гром;
Повсюду меч звенит и свищет,
Прелестный край опустошен —
Безумный витязь жертвы ищет,
С размаха вправо, влево он
Пустынный воздух рассекает…
И вдруг — нечаянный удар
С княжны невидимой сбивает
Прощальный Черномора дар…
Волшебства вмиг исчезла сила:
В сетях открылася Людмила!
Не веря сам своим очам,
Нежданным счастьем упоенный,
Наш витязь падает к ногам
Подруги верной, незабвенной,
Целует руки, сети рвет,
Любви, восторга слезы льет,
Зовет ее — но дева дремлет,
Сомкнуты очи и уста,
И сладострастная мечта
Младую грудь ее подъемлет.
Руслан с нее не сводит глаз,
Его терзает вновь кручина…
Но вдруг знакомый слышит глас,
Глас добродетельного Финна:

«Мужайся, князь! В обратный путь
Ступай со спящею Людмилой;
Наполни сердце новой силой,
Любви и чести верен будь.
Небесный гром на злобу грянет,
И воцарится тишина —
И в светлом Киеве княжна
Перед Владимиром восстанет
От очарованного сна».

Руслан, сим гласом оживленный,
Берет в объятия жену,
И тихо с ношей драгоценной
Он оставляет вышину
И сходит в дол уединенный.

В молчанье, с карлой за седлом,
Поехал он своим путем;
В его руках лежит Людмила,
Свежа, как вешняя заря,
И на плечо богатыря
Лицо спокойное склонила.
Власами, свитыми в кольцо,
Пустынный ветерок играет;
Как часто грудь ее вздыхает!
Как часто тихое лицо
Мгновенной розою пылает!
Любовь и тайная мечта
Русланов образ ей приносят,
И с томным шопотом уста
Супруга имя произносят…
В забвенье сладком ловит он
Ее волшебное дыханье,
Улыбку, слезы, нежный стон
И сонных персей волнованье…

Меж тем, по долам, по горам,
И в белый день, и по ночам,
Наш витязь едет непрестанно.
Еще далек предел желанный,
А дева спит. Но юный князь,
Бесплодным пламенем томясь,
Ужель, страдалец постоянный,
Супругу только сторожил
И в целомудренном мечтанье,
Смирив нескромное желанье,
Свое блаженство находил?
Монах, который сохранил
Потомству верное преданье
О славном витязе моем,
Нас уверяет смело в том:
И верю я! Без разделенья
Унылы, грубы наслажденья:
Мы прямо счастливы вдвоем.
Пастушки, сон княжны прелестной
Не походил на ваши сны,
Порой томительной весны,
На мураве, в тени древесной.
Я помню маленький лужок
Среди березовой дубравы,
Я помню темный вечерок,
Я помню Лиды сон лукавый…
Ах, первый поцелуй любви,
Дрожащий, легкий, торопливый,
Не разогнал, друзья мои,
Ее дремоты терпеливой…
Но полно, я болтаю вздор!
К чему любви воспоминанье?
Ее утеха и страданье
Забыты мною с давних пор;
Теперь влекут мое вниманье
Княжна, Руслан и Черномор.

Пред ними стелется равнина,
Где ели изредка взошли;
И грозного холма вдали
Чернеет круглая вершина
Небес на яркой синеве.
Руслан глядит — и догадался,
Что подъезжает к голове;
Быстрее борзый конь помчался;
Уж видно чудо из чудес;
Она глядит недвижным оком;
Власы ее как черный лес,
Поросший на челе высоком;
Ланиты жизни лишены,
Свинцовой бледностью покрыты;
Уста огромные открыты,
Огромны зубы стеснены …
Над полумертвой головою
Последний день уж тяготел.
К ней храбрый витязь прилетел
С Людмилой, с карлой за спиною.
Он крикнул: «Здравствуй, голова!
Я здесь! наказан твой изменник!
Гляди: вот он, злодей наш пленник!»
И князя гордые слова
Ее внезапно оживили,
На миг в ней чувство разбудили,
Очнулась будто ото сна,
Взглянула, страшно застонала…
Узнала витязя она
И брата с ужасом узнала.
Надулись ноздри; на щеках
Багровый огнь еще родился,
И в умирающих глазах
Последний гнев изобразился.
В смятенье, в бешенстве немом
Она зубами скрежетала
И брату хладным языком
Укор невнятный лепетала…
Уже ее в тот самый час
Кончалось долгое страданье:
Чела мгновенный пламень гас,
Слабело тяжкое дыханье,
Огромный закатился взор,
И вскоре князь и Черномор
Узрели смерти содроганье…
Она почила вечным сном.
В молчанье витязь удалился;
Дрожащий карлик за седлом
Не смел дышать, не шевелился
И чернокнижным языком
Усердно демонам молился.

На склоне темных берегов
Какой-то речки безымянной,
В прохладном сумраке лесов,
Стоял поникшей хаты кров,
Густыми соснами венчанный.
В теченье медленном река
Вблизи плетень из тростника
Волною сонной омывала
И вкруг него едва журчала
При легком шуме ветерка.
Долина в сих местах таилась,
Уединенна и темна;
И там, казалось, тишина
С начала мира воцарилась.
Руслан остановил коня.
Всё было тихо, безмятежно;
От рассветающего дня
Долина с рощею прибрежной
Сквозь утренний сияла дым.
Руслан на луг жену слагает,
Садится близ нее, вздыхает
С уныньем сладким и немым;
И вдруг он видит пред собою
Смиренный парус челнока
И слышит песню рыбака
Над тихоструйною рекою.
Раскинув невод по волнам,
Рыбак, на весла наклоненный,
Плывет к лесистым берегам,
К порогу хижины смиренной.
И видит добрый князь Руслан:
Челнок ко брегу приплывает;
Из темной хаты выбегает
Младая дева; стройный стан,
Власы, небрежно распущенны,
Улыбка, тихий взор очей,
И грудь, и плечи обнаженны,
Всё мило, всё пленяет в ней.
И вот они, обняв друг друга,
Садятся у прохладных вод,
И час беспечного досуга
Для них с любовью настает.
Но в изумленье молчаливом
Кого же в рыбаке счастливом
Наш юный витязь узнает?
Хазарский хан, избранный славой,
Ратмир, в любви, в войне кровавой
Его соперник молодой,
Ратмир в пустыне безмятежной
Людмилу, славу позабыл
И им навеки изменил
В объятиях подруги нежной.

Герой приближился, и вмиг
Отшельник узнает Руслана,
Встает, летит. Раздался крик…
И обнял князь младого хана.
«Что вижу я? — спросил герой, —
Зачем ты здесь, зачем оставил
Тревоги жизни боевой
И меч, который ты прославил?»
«Мой друг, — ответствовал рыбак, —
Душе наскучил бранной славы
Пустой и гибельный призрак.
Поверь: невинные забавы,
Любовь и мирные дубравы
Милее сердцу во сто крат.
Теперь, утратив жажду брани,
Престал платить безумству дани,
И, верным счастием богат,
Я всё забыл, товарищ милый,
Всё, даже прелести Людмилы».
«Любезный хан, я очень рад! —
Сказал Руслан, — она со мною«.
«Возможно ли, какой судьбою?
Что слышу? Русская княжна…
Она с тобою, где ж она?
Позволь… но нет, боюсь измены;
Моя подруга мне мила;
Моей счастливой перемены
Она виновницей была;
Она мне жизнь, она мне радость!
Она мне возвратила вновь
Мою утраченную младость,
И мир, и чистую любовь.
Напрасно счастье мне сулили
Уста волшебниц молодых;
Двенадцать дев меня любили:
Я для нее покинул их;
Оставил терем их веселый,
В тени хранительных дубров;
Сложил и меч и шлем тяжелый,
Забыл и славу и врагов.
Отшельник, мирный и безвестный,
Остался в счастливой глуши,
С тобой, друг милый, друг прелестный,
С тобою, свет моей души!»

Пастушка милая внимала
Друзей открытый разговор
И, устремив на хана взор,
И улыбалась и вздыхала.

Рыбак и витязь на брегах
До темной ночи просидели
С душой и сердцем на устах —
Часы невидимо летели.
Чернеет лес, темна гора;
Встает луна — всё тихо стало;
Герою в путь давно пора.
Накинув тихо покрывало
На деву спящую, Руслан
Идет и на коня садится;
Задумчиво безмолвный хан
Душой вослед ему стремится,
Руслану счастия, побед,
И славы, и любви желает…
И думы гордых, юных лет
Невольной грустью оживляет…

Зачем судьбой не суждено
Моей непостоянной лире
Геройство воспевать одно
И с ним (незнаемые в мире)
Любовь и дружбу старых лет?
Печальной истины поэт,
Зачем я должен для потомства
Порок и злобу обнажать
И тайны козни вероломства
В правдивых песнях обличать?

Княжны искатель недостойный,
Охоту к славе потеряв,
Никем не знаемый, Фарлаф
В пустыне дальней и спокойной
Скрывался и Наины ждал.
И час торжественный настал.
К нему волшебница явилась,
Вещая: «Знаешь ли меня?
Ступай за мной; седлай коня!»
И ведьма кошкой обратилась;
Оседлан конь, она пустилась;
Тропами мрачными дубрав
За нею следует Фарлаф.

Долина тихая дремала,
В ночной одетая туман,
Луна во мгле перебегала
Из тучи в тучу и курган
Мгновенным блеском озаряла.
Под ним в безмолвии Руслан
Сидел с обычною тоскою
Пред усыпленною княжною.
Глубоку думу думал он,
Мечты летели за мечтами,
И неприметно веял сон
Над ним холодными крылами.
На деву смутными очами
В дремоте томной он взглянул
И, утомленною главою
Склонясь к ногам ее, заснул.

И снится вещий сон герою:
Он видит, будто бы княжна
Над страшной бездны глубиною
Стоит недвижна и бледна…
И вдруг Людмила исчезает,
Стоит один над бездной он…
Знакомый глас, призывный стон
Из тихой бездны вылетает…
Руслан стремится за женой;
Стремглав летит во тьме глубокой…
И видит вдруг перед собой:
Владимир, в гриднице высокой,
В кругу седых богатырей,
Между двенадцатью сынами,
С толпою названных гостей
Сидит за браными столами.
И так же гневен старый князь,
Как в день ужасный расставанья,
И все сидят не шевелясь,
Не смея перервать молчанья.
Утих веселый шум гостей,
Не ходит чаша круговая…
И видит он среди гостей
В бою сраженного Рогдая:
Убитый как живой сидит;
Из опененного стакана
Он, весел, пьет и не глядит
На изумленного Руслана.
Князь видит и младого хана,
Друзей и недругов… и вдруг
Раздался гуслей беглый звук
И голос вещего Баяна,
Певца героев и забав.
Вступает в гридницу Фарлаф,
Ведет он за руку Людмилу;
Но старец, с места не привстав,
Молчит, склонив главу унылу,
Князья, бояре — все молчат,
Душевные движенья кроя.
И всё исчезло — смертный хлад
Объемлет спящего героя.
В дремоту тяжко погружен,
Он льет мучительные слезы,
В волненьи мыслит: это сон!
Томится, но зловещей грезы,
Увы, прервать не в силах он.

Луна чуть светит над горою;
Объяты рощи темнотою,
Долина в мертвой тишине…
Изменник едет на коне.

Перед ним открылася поляна;
Он видит сумрачный курган;
У ног Людмилы спит Руслан,
И ходит конь кругом кургана.
Фарлаф с боязнию глядит;
В тумане ведьма исчезает,
В нем сердце замерло, дрожит,
Из хладных рук узду роняет,
Тихонько обнажает меч,
Готовясь витязя без боя
С размаха надвое рассечь…
К нему подъехал. Конь героя,
Врага почуя, закипел,
Заржал и топнул. Знак напрасный!
Руслан не внемлет; сон ужасный,
Как груз, над ним отяготел!..
Изменник, ведьмой ободренный,
Герою в грудь рукой презренной
Вонзает трижды хладну сталь…
И мчится боязливо вдаль
С своей добычей драгоценной.

Всю ночь бесчувственный Руслан
Лежал во мраке под горою.
Часы летели. Кровь рекою
Текла из воспаленных ран.
Поутру, взор открыв туманный,
Пуская тяжкий, слабый стон,
С усильем приподнялся он,
Взглянул, поник главою бранной —
И пал недвижный, бездыханный.

Песнь шестая

Ты мне велишь, о друг мой нежный,
На лире легкой и небрежной
Старинны были напевать
И музе верной посвящать
Часы бесценного досуга…
Ты знаешь, милая подруга:
Поссорясь с ветреной молвой,
Твой друг, блаженством упоенный,
Забыл и труд уединенный,
И звуки лиры дорогой.
От гармонической забавы
Я, негой упоен, отвык…
Дышу тобой — и гордой славы
Невнятен мне призывный клик!
Меня покинул тайный гений
И вымыслов, и сладких дум;
Любовь и жажда наслаждений
Одни преследуют мой ум.
Но ты велишь, но ты любила
Рассказы прежние мои,
Преданья славы и любви;
Мой богатырь, моя Людмила,
Владимир, ведьма, Черномор
И Финна верные печали
Твое мечтанье занимали;
Ты, слушая мой легкий вздор,
С улыбкой иногда дремала;
Но иногда свой нежный взор
Нежнее на певца бросала…
Решусь: влюбленный говорун,
Касаюсь вновь ленивых струн;
Сажусь у ног твоих и снова
Бренчу про витязя младого.

Но что сказал я? Где Руслан?
Лежит он мертвый в чистом поле:
Уж кровь его не льется боле,
Над ним летает жадный вран,
Безгласен рог, недвижны латы,
Не шевелится шлем косматый!

Вокруг Руслана ходит конь,
Поникнув гордой головою,
В его глазах исчез огонь!
Не машет гривой золотою,
Не тешится, не скачет он
И ждет, когда Руслан воспрянет…
Но князя крепок хладный сон,
И долго щит его не грянет.

А Черномор? Он за седлом,
В котомке, ведьмою забытый,
Еще не знает ни о чем;
Усталый, сонный и сердитый
Княжну, героя моего
Бранил от скуки молчаливо;
Не слыша долго ничего,
Волшебник выглянул — о диво!
Он видит, богатырь убит;
В крови потопленный лежит;
Людмилы нет, всё пусто в поле;
Злодей от радости дрожит
И мнит: свершилось, я на воле!
Но старый карла был неправ.

Меж тем, Наиной осененный,
С Людмилой, тихо усыпленной,
Стремится к Киеву Фарлаф:
Летит, надежды, страха полный;
Пред ним уже днепровски волны
В знакомых пажитях шумят;
Уж видит златоверхий град;
Уже Фарлаф по граду мчится,
И шум на стогнах восстает;
В волненье радостном народ
Валит за всадником, теснится;
Бегут обрадовать отца:
И вот изменник у крыльца.

Влача в душе печали бремя,
Владимир-солнышко в то время
В высоком тереме своем
Сидел, томясь привычной думой.
Бояре, витязи кругом
Сидели с важностью угрюмой.
Вдруг внемлет он: перед крыльцом
Волненье, крики, шум чудесный;
Дверь отворилась; перед ним
Явился воин неизвестный;
Все встали с шепотом глухим
И вдруг смутились, зашумели:
«Людмила здесь! Фарлаф… ужели?»
В лице печальном изменясь,
Встает со стула старый князь,
Спешит тяжелыми шагами
К несчастной дочери своей,
Подходит; отчими руками
Он хочет прикоснуться к ней;
Но дева милая не внемлет,
И очарованная дремлет
В руках убийцы — все глядят
На князя в смутном ожиданье;
И старец беспокойный взгляд
Вперил на витязя в молчанье.
Но, хитро перст к устам прижав,
«Людмила спит, — сказал Фарлаф, —
Я так нашел ее недавно
В пустынных муромских лесах
У злого лешего в руках;
Там совершилось дело славно;
Три дня мы билися; луна
Над боем трижды подымалась;
Он пал, а юная княжна
Мне в руки сонною досталась;
И кто прервет сей дивный сон?
Когда настанет пробужденье?
Не знаю — скрыт судьбы закон!
А нам надежда и терпенье
Одни остались в утешенье».

И вскоре с вестью роковой
Молва по граду полетела;
Народа пестрою толпой
Градская площадь закипела;
Печальный терем всем открыт;
Толпа волнуется, валит
Туда, где на одре высоком,
На одеяле парчевом
Княжна лежит во сне глубоком;
Князья и витязи кругом
Стоят унылы; гласы трубны,
Рога, тимпаны, гусли, бубны
Гремят над нею; старый князь,
Тоской тяжелой изнурясь,
К ногам Людмилы сединами
Приник с безмолвными слезами;
И бледный близ него Фарлаф,
В немом раскаянье, в досаде
Трепещет, дерзость потеряв.

Настала ночь. Никто во граде
Очей бессонных не смыкал
Шумя, теснились все друг к другу:
О чуде всякий толковал;
Младой супруг свою супругу
В светлице скромной забывал.
Но только свет луны двурогой
Исчез пред утренней зарей,
Весь Киев новою тревогой
Смутился! Клики, шум и вой
Возникли всюду. Киевляне
Толпятся на стене градской…
И видят: в утреннем тумане
Шатры белеют за рекой;
Щиты, как зарево, блистают,
В полях наездники мелькают,
Вдали подъемля черный прах;
Идут походные телеги,
Костры пылают на холмах.
Беда: восстали печенеги!

Но в это время вещий Финн,
Духов могучий властелин,
В своей пустыне безмятежной,
С спокойным сердцем ожидал,
Чтоб день судьбины неизбежной,
Давно предвиденный, восстал.

В немой глуши степей горючих
За дальней цепью диких гор,
Жилища ветров, бурь гремучих,
Куда и ведьмы смелый взор
Проникнуть в поздний час боится,
Долина чудная таится,
И в той долине два ключа:
Один течет волной живою,
По камням весело журча,
Тот льется мертвою водою;
Кругом всё тихо, ветры спят,
Прохлада вешняя не веет,
Столетни сосны не шумят,
Не вьются птицы, лань не смеет
В жар летний пить из тайных вод;
Чета духов с начала мира,
Безмолвная на лоне мира,
Дремучий берег стережет …
С двумя кувшинами пустыми
Предстал отшельник перед ними;
Прервали духи давний сон
И удалились страха полны.
Склонившись, погружает он
Сосуды в девственные волны;
Наполнил, в воздухе пропал
И очутился в два мгновенья
В долине, где Руслан лежал
В крови, безгласный, без движенья;
И стал над рыцарем старик,
И вспрыснул мертвою водою,
И раны засияли вмиг,
И труп чудесной красотою
Процвел; тогда водой живою
Героя старец окропил,
И бодрый, полный новых сил,
Трепеща жизнью молодою,
Встает Руслан, на ясный день
Очами жадными взирает,
Как безобразный сон, как тень,
Перед ним минувшее мелькает.
Но где Людмила? Он один!
В нем сердце, вспыхнув, замирает.
Вдруг витязь вспрянул; вещий Финн
Его зовет и обнимает:
«Судьба свершилась, о мой сын!
Тебя блаженство ожидает;
Тебя зовет кровавый пир;
Твой грозный меч бедою грянет;
На Киев снидет кроткий мир,
И там она тебе предстанет.
Возьми заветное кольцо,
Коснися им чела Людмилы,
И тайных чар исчезнут силы,
Врагов смутит твое лицо,
Настанет мир, погибнет злоба.
Достойны счастья будьте оба!
Прости надолго, витязь мой!
Дай руку… там, за дверью гроба —
Не прежде — свидимся с тобой!»
Сказал, исчезнул. Упоенный
Восторгом пылким и немым,
Руслан, для жизни пробужденный,
Подъемлет руки вслед за ним.
Но ничего не слышно боле!
Руслан один в пустынном поле;
Запрыгав, с карлой за седлом,
Русланов конь нетерпеливый
Бежит и ржет, махая гривой;
Уж князь готов, уж он верхом,
Уж он летит живой и здравый
Через поля, через дубравы.

Но между тем какой позор
Являет Киев осажденный?
Там, устремив на нивы взор,
Народ, уныньем пораженный,
Стоит на башнях и стенах
И в страхе ждет небесной казни;
Стенанья робкие в домах,
На стогнах тишина боязни;
Один, близ дочери своей,
Владимир в горестной молитве;
И храбрый сонм богатырей
С дружиной верною князей
Готовится к кровавой битве.

И день настал. Толпы врагов
С зарею двинулись с холмов;
Неукротимые дружины,
Волнуясь, хлынули с равнины
И потекли к стене градской;
Во граде трубы загремели,
Бойцы сомкнулись, полетели
Навстречу рати удалой,
Сошлись — и заварился бой.
Почуя смерть, взыграли кони,
Пошли стучать мечи о брони;
Со свистом туча стрел взвилась,
Равнина кровью залилась;
Стремглав наездники помчались,
Дружины конные смешались;
Сомкнутой, дружною стеной
Там рубится со строем строй;
Со всадником там пеший бьется;
Там конь испуганный несется;
Там клики битвы, там побег;
Там русский пал, там печенег;
Тот опрокинут булавою;
Тот легкой поражен стрелою;
Другой, придавленный щитом,
Растоптан бешеным конем…
И длился бой до темной ночи;
Ни враг, ни наш не одолел!
За грудами кровавых тел
Бойцы сомкнули томны очи,
И крепок был их бранный сон;
Лишь изредка на поле битвы
Был слышен падших скорбный стон
И русских витязей молитвы.

Бледнела утренняя тень,
Волна сребрилася в потоке,
Сомнительный рождался день
На отуманенном востоке.
Яснели холмы и леса,
И просыпались небеса.
Еще в бездейственном покое
Дремало поле боевое;
Вдруг сон прервался: вражий стан
С тревогой шумною воспрянул,
Внезапный крик сражений грянул;
Смутилось сердце киевлян;
Бегут нестройными толпами
И видят: в поле меж врагами,
Блистая в латах, как в огне,
Чудесный воин на коне
Грозой несется, колет, рубит,
В ревущий рог, летая, трубит…
То был Руслан. Как божий гром,
Наш витязь пал на басурмана;
Он рыщет с карлой за седлом
Среди испуганного стана.
Где ни просвищет грозный меч,
Где конь сердитый ни промчится,
Везде главы слетают с плеч
И с воплем строй на строй валится;
В одно мгновенье бранный луг
Покрыт холмами тел кровавых,
Живых, раздавленных, безглавых,
Громадой копий, стрел, кольчуг.
На трубный звук, на голос боя
Дружины конные славян
Помчались по следам героя,
Сразились… гибни, басурман!
Объемлет ужас печенегов;
Питомцы бурные набегов
Зовут рассеянных коней,
Противиться не смеют боле
И с диким воплем в пыльном поле
Бегут от киевских мечей,
Обречены на жертву аду;
Их сонмы русский меч казнит;
Ликует Киев… Но по граду
Могучий богатырь летит;
В деснице держит меч победный;
Копье сияет как звезда;
Струится кровь с кольчуги медной;
На шлеме вьется борода;
Летит, надеждой окриленный,
По стогнам шумным в княжий дом.
Народ, восторгом упоенный,
Толпится с кликами кругом,
И князя радость оживила.
В безмолвный терем входит он,
Где дремлет чудным сном Людмила;
Владимир, в думу погружен,
У ног ее стоял унылый.
Он был один. Его друзей
Война влекла в поля кровавы.
Но с ним Фарлаф, чуждаясь славы,
Вдали от вражеских мечей,
В душе презрев тревоги стана,
Стоял на страже у дверей.
Едва злодей узнал Руслана,
В нем кровь остыла, взор погас,
В устах открытых замер глас,
И пал без чувств он на колена…
Достойной казни ждет измена!
Но, помня тайный дар кольца,
Руслан летит к Людмиле спящей,
Ее спокойного лица
Касается рукой дрожащей…
И чудо: юная княжна,
Вздохнув, открыла светлы очи!
Казалось, будто бы она
Дивилася столь долгой ночи;
Казалось, что какой-то сон
Ее томил мечтой неясной,
И вдруг узнала — это он!
И князь в объятиях прекрасной.
Воскреснув пламенной душой,
Руслан не видит, не внимает,
И старец в радости немой,
Рыдая, милых обнимает.

Чем кончу длинный мой рассказ?
Ты угадаешь, друг мой милый!
Неправый старца гнев погас;
Фарлаф пред ним и пред Людмилой
У ног Руслана объявил
Свой стыд и мрачное злодейство;
Счастливый князь ему простил;
Лишенный силы чародейства,
Был принят карла во дворец;
И, бедствий празднуя конец,
Владимир в гриднице высокой
Запировал в семье своей.

Дела давно минувших дней,
Преданья старины глубокой.

Так, мира житель равнодушный,
На лоне праздной тишины,
Я славил лирою послушной
Преданья темной старины.
Я пел — и забывал обиды
Слепого счастья и врагов,
Измены ветреной Дориды
И сплетни шумные глупцов.
На крыльях вымысла носимый,
Ум улетал за край земной;
И между тем грозы незримой
Сбиралась туча надо мной!..
Я погибал… Святой хранитель
Первоначальных, бурных дней,
О дружба, нежный утешитель
Болезненной души моей!
Ты умолила непогоду;
Ты сердцу возвратила мир;
Ты сохранила мне свободу,
Кипящей младости кумир!
Забытый светом и молвою,
Далече от брегов Невы,
Теперь я вижу пред собою
Кавказа гордые главы.
Над их вершинами крутыми,
На скате каменных стремнин,
Питаюсь чувствами немыми
И чудной прелестью картин
Природы дикой и угрюмой;
Душа, как прежде, каждый час
Полна томительною думой —
Но огнь поэзии погас.
Ищу напрасно впечатлений:
Она прошла, пора стихов,
Пора любви, веселых снов,
Пора сердечных вдохновений!
Восторгов краткий день протек —
И скрылась от меня навек
Богиня тихих песнопений…

Примечания

Написана в течение 1817—1820 гг., напечатана в 1820 г. Однако значение «Руслана и Людмилы» не сводится только к полемике с реакционным романтизмом. Поэма поразила современников и сейчас восхищает читателей богатством и разнообразием содержания (хотя и не очень глубокого), удивительной живостью и яркостью картин, даже самых фантастических, блеском и поэтичностью языка. Не считая многочисленных и всегда неожиданных и остроумных шутливо-эротических эпизодов в «Руслане и Людмиле», мы встречаем то живые, почти «реалистически» увиденные поэтом образы фантастического содержания (например, описание гигантской живой головы во второй песне), то в нескольких стихах показанную исторически верную картину древнерусского быта (свадебный пир у князя Владимира в начале поэмы), хотя вся поэма совершенно не претендует на воспроизведение исторического колорита; иногда мрачные, даже трагические описания (сон Руслана и убийство его, смерть живой головы); наконец, описание боя киевлян о печенегами в последней песне, по мастерству мало чем уступающее знаменитому «полтавскому бою» в поэме «Полтава». В языке своей первой поэмы, используя все достижения предшественников — точность и изящество рассказа в стихах Дмитриева, поэтическую насыщенность и певучесть интонаций, «пленительную сладость стихов» Жуковского, пластическую красоту образов Батюшкова, — Пушкин идет дальше их. Он вводит в свой текст слова, выражения и образы народного просторечия, решительно избегавшиеся светской, салонной поэзией его предшественников и считавшиеся грубыми, непоэтическими. Уже в «Руслане и Людмиле» Пушкин положил начало тому синтезу различных языковых стилей, который явился его заслугой в создании русского литературного языка.
Лирический эпилог поэмы («Так, мира житель равнодушный…») был написан Пушкиным позже, во время ссылки на Кавказ (он не попал в первое издание поэмы и был напечатан отдельно в журнале «Сын отечества»). И тон и идейное содержание эпилога резко отличаются от шутливо-беззаботного тона и веселого сказочного содержания поэмы. Они знаменуют переход Пушкина к новому направлению — романтизму.
В 1828 г. Пушкин выпустил второе издание своей поэмы, существенно переработав ее. Он значительно исправил стиль, освободив его от некоторых неловкостей, свойственных его юношескому творчеству; выбросил из поэмы ряд мелких «лирических отступлений», малосодержательных и несколько кокетливых по тону (дань салонному стилю той эпохи). Уступая нападкам и требованиям критики, Пушкин сократил и смягчил некоторые эротические картины (а также свою поэтическую полемику с Жуковским). Наконец, во втором издании появился незадолго перед тем написанный Пушкиным, пристально изучавшим в это время народное творчество, «пролог» («У лукоморья дуб зеленый…») — поэтическое собрание подлинно народных сказочных мотивов и образов, с ученым котом, который ходит по цепи, развешанной на ветвях дуба, поет песни и рассказывает сказки). Свою поэму о Руслане и Людмиле Пушкин теперь представляет читателям как одну из сказок, рассказанных котом.
Появление в 1820 г, «Руслана и Людмилы» вызвало ряд статей в журналах и замечаний в частной переписке поэтов. Пушкин в предисловии к изданию 1828 г. упомянул о двух отрицательных суждениях о поэме старого поэта Дмитриева, шокированного вольностью шуток в «Руслане и Людмиле», а также почти полностью привел два отрицательных журнальных отзыва (см. раздел «Из ранних редакций»). Один (за подписью NN) выражал отношение к поэме Пушкина круга П. А. Катенина — поэта и критика, близкого к декабристам, который причудливо совмещал в своих литературных взглядах романтические требования «народности» и крайний рационализм, свойственный классицизму. Автор этой статьи в длинной серии придирчивых вопросов упрекал поэта за разного рода непоследовательности и противоречия, критикуя шутливую и сказочную поэму по законам классического «правдоподобия». Другая статья исходила из противоположного, реакционного лагеря — журнала «Вестник Европы». Ее автор, с семинарской неуклюжестью защищая светский, салонный характер литературы, возмущается сказочными образами поэмы, «простонародными» картинами и выражениями («удавлю», «пред носом», «чихнула» и т. д.)
Сам Пушкин в 1830 г, в неоконченной статье «Опровержение на критики», возражая против обвинений в неприличии и безнравственности, видел главный недостаток своей юношеской поэмы в отсутствии в ней подлинного чувства, замененного блеском остроумия: «Никто не заметил даже, — писал он, — что она холодна».

Из ранних редакций

I. Из первого издания поэмы

После стиха «Когда не видим друга в нем» в первом издании далее следовало:

Вы знаете, что наша дева
Была одета в эту ночь,
По обстоятельствам, точь-в-точь
Как наша прабабушка Ева.
Наряд невинный и простой!
Наряд Амура и природы!
Как жаль, что вышел он из моды!
Пред изумленною княжной…

После стиха «И дале продолжала путь»:

О люди, странные созданья!
Меж тем как тяжкие страданья
Тревожат, убивают вас,
Обеда лишь наступит час —
И вмиг вам жалобно доносит
Пустой желудок о себе
И им заняться тайно просит.
Что скажем о такой судьбе?

После стиха «Женитьбы наши безопасны…»:

Мужьям, девицам молодым
Их замыслы не так ужасны.
Неправ фернейский злой крикун!
Все к лучшему: теперь колдун
Иль магнетизмом лечит бедных
И девушек худых и бледных,
Пророчит, издает журнал, —
Дела, достойные похвал!
Но есть волшебники другие.

Стих «Но правду возвещу ли я? в первом издании читалось так:

Дерзну ли истину вещать?
Дерзну ли ясно описать
Не монастырь уединённый,
Не робких инокинь собор,
Но… трепещу! в душе смущенный,
Дивлюсь — и потупляю взор.

Это место, начиная со стиха «О страшный вид! Волшебник хилый» в первом издании читалось так:

О страшный вид! Волшебник хилый
Ласкает сморщенной рукой
Младые прелести Людмилы;
К ее пленительным устам
Прильнув увядшими устами,
Он, вопреки своим годам,
Уж мыслит хладными трудами
Сорвать сей нежный, тайный цвет,
Хранимый Лелем для другого;
Уже… но бремя поздних лет
Тягчит бесстыдника седого —
Стоная, дряхлый чародей,
В бессильной дерзости своей,
Пред сонной девой упадает;
В нем сердце ноет, плачет он,
Но вдруг раздался рога звон…

Начало пятой песни, первоначально четвертой:

Как я люблю мою княжну,
Мою прекрасную Людмилу,
В печалях сердца тишину,
Невинной страсти огнь и силу,
Затеи, ветреность, покой,
Улыбку сквозь немые слезы…
И с этим юности златой
Все нежны прелести, все розы!..
Бог весть, увижу ль наконец
Моей Людмилы образец!
К ней вечно сердцем улетаю…
Но с нетерпеньем ожидаю
Судьбой сужденной мне княжны
(Подруги милой, не жены,
Жены я вовсе не желаю).
Но вы, Людмилы наших дней,
Поверьте совести моей,
Душой открытой вам желаю
Такого точно жениха,
Какого здесь изображаю
По воле легкого стиха…

После стиха: «Беда: восстали печенеги!»:

Злосчастный град! Увы! Рыдай,
Твой светлый опустеет край,
Ты станешь бранная пустыня!..
Где грозный пламенный Рогдай!
И где Руслан, и где Добрыня!
Кто князя-Солнце оживит!

Предисловие Пушкина ко второму изданию поэмы
Автору было двадцать лет от роду, когда кончил он Руслана и Людмилу. Он начал свою поэму, будучи еще воспитанником Царскосельского лицея, и продолжал ее среди самой рассеянной жизни. Этим до некоторой степени можно извинить ее недостатки.
При ее появлении в 1820 году тогдашние журналы наполнились критиками более или менее снисходительными. Самая пространная писана г. В. и помещена в «Сыне отечества». Вслед за нею появились вопросы неизвестного. Приведем из них некоторые.
«Начнем с первой песни. Commençons par le commencement.
Зачем Финн дожидался Руслана?
Зачем он рассказывает свою историю, и как может Руслан в таком несчастном положении с жадностию внимать рассказы (или по-русски рассказам) старца?
Зачем Руслан присвистывает, отправляясь в путь? Показывает ли это огорченного человека? Зачем Фарлаф с своею трусостию поехал искать Людмилы? Иные скажут: затем, чтобы упасть в грязный ров: et puis on en rit et cela fait toujours plaisir.
Справедливо ли сравнение, стр. 46 , которое вы так хвалите? Случалось ли вам это видеть?
Зачем маленький карла с большою бородою (что, между прочим, совсем не забавно) приходил к Людмиле? Как Людмиле пришла в голову странная мысль схватить с колдуна шапку (впрочем, в испуге чего не наделаешь?) и как колдун позволил ей это сделать?
Каким образом Руслан бросил Рогдая как ребенка в воду, когда

Они схватились на конях;
Их члены злобой сведены;
Объяты, молча, костенеют, и проч.?
Не знаю, как Орловский нарисовал бы это.

Зачем Руслан говорит, увидевши поле битвы (которое совершенный hors d"oeuvre , зачем говорит он:

О поле, поле! кто тебя
Усеял мертвыми костями?
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Зачем же, поле, смолкло ты
И поросло травой забвенья?..
Времен от вечной темноты,
Быть может, нет и мне спасенья! и проч.?

Так ли говорили русские богатыри? И похож ли Руслан, говорящий о траве забвенья и вечной темноте времени, на Руслана, который чрез минуту после восклицает с важностью сердитой:

Молчи, пустая голова!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Хоть лоб широк, да мозгу мало!
Я еду, еду, не свищу,
А как наеду, не спущу!
. . . . Знай наших! и проч.?

Зачем Черномор, доставши чудесный меч, положил его на поле, под головою брата? Не лучше ли бы было взять его домой?
Зачем будить двенадцать спящих дев и поселять их в какую-то степь, куда, не знаю как, заехал Ратмир? Долго ли он пробыл там? Куда поехал? Зачем сделался рыбаком? Кто такая его новая подруга? Вероятно ли, что Руслан, победив Черномора и пришед в отчаяние, не находя Людмилы, махал до тех пор мечом, что сшиб шапку с лежащей на земле супруги?
Зачем карла не вылез из котомки убитого Руслана? Что предвещает сон Руслана? Зачем это множество точек после стихов:

Шатры белеют на холмах?

Зачем, разбирая Руслана и Людмилу, говорить об Илиаде и Энеиде? Что есть общего между ними? Как писать (и, кажется, сериозно), что речи Владимира, Руслана, Финна и проч. нейдут в сравнение с Омеровыми? Вот вещи, которых я не понимаю и которых многие другие также не понимают. Если вы нам объясните их, то мы скажем: cujusvis hominis est errare: nullius, nisi insipientis, in errore perseverare (Philippic, XII, 2)».
Tes pourquoi, dit le dieu, ne finiront jamais.
Конечно, многие обвинения сего допроса основательны, особенно последний. Некто взял на себя труд отвечать на оные. Его антикритика остроумна и забавна.
Впрочем, нашлись рецензенты совсем иного разбора. Например, в «Вестнике Европы», № 11, 1820, мы находим следующую благонамеренную статью.
«Теперь прошу обратить ваше внимание на новый ужасный предмет, который, как у Камоэнса Мыс бурь, выходит из недр морских и показывается посреди океана российской словесности. Пожалуйте напечатайте мое письмо: быть может, люди, которые грозят нашему терпению новым бедствием, опомнятся, рассмеются — и оставят намерение сделаться изобретателями нового рода русских сочинений.
Дело вот в чем: вам известно, что мы от предков получили небольшое бедное наследство литературы, т. е. сказки и песни народные. Что о них сказать? Если мы бережем старинные монеты, даже самые безобразные, то не должны ли тщательно хранить и остатки словесности наших предков? Без всякого сомнения. Мы любим воспоминать все, относящееся к нашему младенчеству, к тому счастливому времени детства, когда какая-нибудь песня или сказка служила нам невинною забавой и составляла все богатство познаний. Видите сами, что я не прочь от собирания и изыскания русских сказок и песен; но когда узнал я, что наши словесники приняли старинные песни совсем с другой стороны, громко закричали о величии, плавности, силе, красотах, богатстве наших старинных песен, начали переводить их на немецкий язык и, наконец, так влюбились в сказки и песни, что в стихотворениях XIX века заблистали Ерусланы и Бовы на новый манер; то я вам слуга покорный.
Чего доброго ждать от повторения более жалких, нежели смешных лепетаний?.. Чего ждать, когда наши поэты начинают пародировать Киршу Данилова?
Возможно ли просвещенному или хоть немного сведущему человеку терпеть, когда ему предлагают новую поэму, писанную в подражание Еруслану Лазаревичу? Извольте же заглянуть в 15 и 16 № «Сына Отечества». Там неизвестный пиит на образчик выставляет нам отрывок из поэмы своей Людмила и Руслан (не Еруслан ли?). Не знаю, что будет содержать целая поэма; но образчик хоть кого выведет из терпения. Пиит оживляет мужичка сам с ноготь, а борода с локоть, придает ему еще бесконечные усы («С. От.», стр. 121), показывает нам ведьму, шапочку-невидимку и проч. Но вот что всего драгоценнее: Руслан наезжает в поле на побитую рать, видит богатырскую голову, под которою лежит меч-кладенец; голова с ним разглагольствует, сражается… Живо помню, как все это, бывало, я слушал от няньки моей; теперь на старости сподобился вновь то же самое услышать от поэтов нынешнего времени!.. Для большей точности, или чтобы лучше выразить всю прелесть старинного нашего песнословия, поэт и в выражениях уподобился Ерусланову рассказчику, например:

… Шутите вы со мною —
Всех удавлю вас бородою!

Каково?..

…Объехал голову кругом
И стал пред носом молчаливо.
Щекотит ноздри копием…

Я еду, еду, не свищу;
А как наеду, не спущу…

Потом витязь ударяет в щеку тяжкой рукавицей… Но увольте меня от подробного описания и позвольте спросить: если бы в Московское Благородное Собрание как-нибудь втерся (предполагаю невозможное возможным) гость с бородою, в армяке, в лаптях, и закричал бы зычным голосом: здорово, ребята! Неужели бы стали таким проказником любоваться? Бога ради, позвольте мне старику сказать публике, посредством вашего журнала, чтобы она каждый раз жмурила глаза при появлении подобных странностей. Зачем допускать, чтобы плоские шутки старины снова появлялись между нами! Шутка грубая, не одобряемая вкусом просвещенным, отвратительна, а нимало не смешна и не забавна. Dixi».
Долг искренности требует также упомянуть и о мнении одного из увенчанных, первоклассных отечественных писателей, который, прочитав Руслана и Людмилу, сказал: я тут не вижу ни мыслей, ни чувства; вижу только чувственность. Другой (а может быть и тот же) увенчанный, первоклассный отечественный писатель приветствовал сей первый опыт молодого поэта следующим стихом:

Мать дочери велит на эту сказку плюнуть.

Урок русской литературы в 5 классе.

Тема : «Литературная сказка. А.С. Пушкин. Вступление к поэме «Руслан и Людмила». История создания поэмы. Традиции народной сказки и богатство авторских образов ».

Цель : Раскрытие понятия «литературная сказка», её особенности и отличия от сказки народной, связь литературного произведения с устным народным творчеством ; развитие навыков правильного, вдумчивого и выразительного чтения и понимания прочитанного, развитие интереса к творчеству великого русского поэта; обогащение словарного запаса учащихся; воспитание нравственных качеств, любви и уважения к слову.

Оборудование: портреты А.С. Пушкина работы О.А. Кипренского и его няни, иллюстрации к сказкам великого русского поэта, выставка книг «Сказки А.С. Пушкина», «Толковый словарь» В.И.Даля, таблица «Сказка. Народная и литературная» памятка «Как читать выразительно», М. Глинка «Руслан и Людмила», песня «В гостях у сказки»

Эпиграф : Пушкинская сказка – прямая наследница сказки

народной.

С.Я. Маршак

Народная сказка дала жизнь всему нашему

искусству.

Модель урока:
ВЧ

СУ – И – Т – АОЗ – ЛП - Т – СУ – И - ДЗ
СУ – слово учителя Т- текст ДЗ – дом. задание

И – игра ВЧ – выразительное чтение

Т – театрализация Б - беседа

АОЗ – актуализация опорных знаний СУ – сообщения уч-ся

ЛП – лингвистическая пятиминутка И - итог

К. Маркс

ХОД УРОКА

1. 
   Вступительное слово учителя. Постановка учебно-воспитательных задач урока .

Среди всего многообразия красот детства значимое место принадлежит сказкам, которые дают нам возможность обрести мечту, вселяют уверенность в торжество добра, помогают увидеть красоту простого народа, найти верных друзей. Сегодня на уроке мы отправимся в путешествие в мир литературной сказки, прикоснувшись к творчеству Пушкина, познакомимся с прологом к поэме «Руслан и Людмила», обратим внимание на структуру и образную систему вступления, будем работать над развитием речи, обогащением словарного запаса, развитием навыков выразительного чтения.

А знаем ли мы сказки А.С. Пушкина?..

1. 
   Проведение игры-викторины.

1. В синем небе звезды блещут,

В синем море волны хлещут;

Туча по небу идет,

Бочка по морю плывет.

(«Сказка о царе Салтане, о сыне его славном и могучем богатыре князе Гвидоне Салтановиче и прекрасной Царевне-Лебеди»)

2. Старичок отправился к морю

(Почернело синее море).

Стал он кликать золотую рыбку.

Приплыла к немцу рыбка, спросила:

«Чего тебе надобно, старче?» («Сказка о рыбаке и рыбке»)

1. 
   С первого щелка

Со второго щелка

Лишился поп языка;

Вышибло ум у старика.

А Балда приговаривал с укоризной:

«Не гонялся бы ты, поп, за дешевизной». («Сказка о попе и работнике его Балде»)

2-й раунд «О ком из героев идет речь?»

1. «…Камушки грызет, мечет золото и в груды загребает изумруды…» (Белка)

2. «Все красавцы удалые, великаны молодые, все равны, как на подбор…» (33 богатыря)

3. «Перед утренней зарею… выезжают погулять, серых уток пострелять». (Семь богатырей)

3-й раунд. «Истинный знаток сказок А.С. Пушкина»

1. Жил-был поп

Толоконный лоб.

Пошел поп по базару

Посмотреть кой-какого товару.

Навстречу ему Балда

Идет, сам не зная куда.

«Что, батька, так рано поднялся?

Чего ты взыскался?»

Поп ему в ответ:

«Нужен мне работник».

В сказке «О попе и работнике его Балде» Балда, соглашаясь усердно служить, требует оплату:

«В год за три щелка тебе по лбу!

Есть же мне давай вареную полбу».

• 
  Что же за любимое блюдо у Балды – полба? Из чего приготовлено? (Полба – зерновой злак, один из видов пшеницы).

Бьется долго и жестоко,

Наступает срок родин;

Сына бог им дал в аршин.

• 
  Переведите на современный язык русскую меру длины, чему она равна? (0,71 см)

1. 
   Дом царевна обошла,

Засветила богу свечку,

Затопила жарко печку,

На полати взобралась

И тихонько улеглась.

• 
  Что такое «палати» ? (Настил из досок для спанья, устраиваемый в избе под потолком)

Да, прекрасен мир пушкинских сказок, а их автор – настоящий мастер. Но сегодня я приберегла для вас историю, похожую на сказку, но расскажут ее только хорошим, добрым детям, только тем, кто умеет внимательно слушать. Это история о человеке, который, не имея ни короны, ни шпаги, покорил весь мир. Давайте закроем глаза и послушаем глаза и послушаем сказку нашей гостьи.

Арина Родионовна рассказывает о детских годах А.С. Пушкина.

Добрый день, ребята! Сегодня я расскажу вам сказку-быль о таком же мальчике, как и вы, которому судьба отвела короткий век (всего лишь 38 лет), но сделала гениальным русским поэтом, человеком, который, не обладая властью и оружием, покорил весь мир.

Помнится мне 26 мая 1811 года, тогда Сашеньке исполнилось 12 лет. В этот день мне особенно хотелось поздравить его с днем рождения первой. Подстерегла я минутку, когда он проснулся, подошла осторожно, так, чтобы не слышно было моих тяжелых шагов, к постели, поцеловала его руку и с улыбкой положила ему на табуретку красную рубашку собственной работы с вышивкой по вороту – подарок ко дню рожденья своего питомца:

Носи на счастье, - говорю.- Не верь, что люди говорят: в мае родиться – век маяться. Счастье – что пташка вольная: куда захотела, там и села.

Озорной, любопытный, с вьющимися темно-каштановыми волосами, с большими голубыми глазами и смуглым личиком, он подбежал ко мне и поблагодарил.

Помнится мне и мне и отец его, Сергей Львович, отставной военный старинного рода, любитель поэзии, нрава пылкого и раздражительного.

Матушка, Надежда Осиповна, была красива, но любимцем ее был Лев, брат Саши. Сашенька часто раздражал мать своим упрямством, неповоротливостью, привычкой грызть ногти, особым озорством. Поэтому привязалась я к нему всем сердцем, любила материнской любовью, спешила утешить и приласкать в трудную минуту. А как мы любили сказки! Знала я их множество, поведывала ему и про Бову-королевича и Кощея, добрых волшебников и злых колдунов. До глубокой ночи засиживалась у его кровати со сказками. Бывало лукаво гляну на него и спрошу: «Сказывать дальше али спать будешь?»

Ну что ты, матушка! – слышу в ответ. – Дальше.

Быстро досказывала сказку, потом крестила, приговаривая: «Спи, глазок, спи, другой. О хорошем думай – сон хороший увидишь».
Очень любила Сашеньку и бабушка его, Мария Алексеевна. Это она учила его русской грамоте, а когда подрос, жадно слушал ее рассказы о русской старине, о Петре 1, об удивительной жизни и приключениях своего прадеда Ганнибала, которым очень гордился. Девяти лет со всей страстью читал Сашенька книги, которые брал в кабинете отца – французские и недетские. Памятью он обладал исключительной и на одиннадцатом году жизни уже знал наизусть многих французских поэтов. В 12 лет Сашеньку родители отвезли на учебу в Царское Село, в учебное заведение для детей знатных господ – Лицей, а мне дали «вольную» за то, что вынянчила детей и внуков господ. Но куда мне было идти, здесь была моя семья. Вырос Сашенька, а я не покидала его нигде. Куда он, туда и я. Так стал меня и называть «подружка моя», «мамушка любимая».
- Откроем глаза. Итак, кто же и о ком поведал нам сказку-быль? (Обращение к портрету няни)

Мир пушкинских сказок, записанных со слов няни, о царе Салтане, о мертвой царевне, о попе и его работнике Балде, романтических легенд о вещем Олеге, киевском богатыре Руслане живет с нами и в школьные годы .

1. 
   РАБОТА С ТАБЛИЦЕЙ

1. 
   Лингвистическая пятиминутка

Словарь состоит из 4 томов и содержит более 200 тысяч слов и 30 тысяч пословиц, поговорок, загадок. По образованию Даль не был филологом, он плавал по морям, воевал, путешествовал, сочинял сказки и повести, делал сложные хирургические операции; написал для школьников учебник «Ботаника» и «Зоология». Где бы ни был Даль, чем бы ни занимался, он прислушивался к речи людей.

В 1832 году Даль обратился к Пушкину со своей книгой «Русские сказки». Поэт посоветовал не останавливаться на достигнутом, идти дальше, одним словом, заняться составлением словаря. Работал Даль в течение 53 лет. Мчится время. Многое меняется. Одни слова исчезают, другие появляются. Но каждый раз, когда мы открываем замечательную книгу – «Толковый словарь живого великорусского языка», с благодарностью вспоминаем человека, который собирал слова. Итак…

Страницами «Толкового словаря»…

• 
  Лукоморье – морская лука (старинное народное название морского залива, бухта).
• 
  Неведомый – неизвестный.
• 
  Дол (стар. ) – то же, что долина.
• 
  Видения – чудеса, чудесные картины.
• 
  Брег – берег.
• 
  Витязь – рыцарь, воин.
• 
  Чредой – по очереди, друг за другом.
• 
  Дядька (стар. ) – воспитатель.
• 
  Пленяет – берет в плен.
• 
  Чахнет – сохнет, худеет.

1. 
   Информация учителя.

1. 
   Выразительное чтение пролога учителем и беседа по первичному восприятию.
   • 
     Понравилось? Какое произведение устного народного творчества вам напоминает пролог?
   • 
     Что такое сказка?
   • 
     Какие знаем типы сказок?
   • 
     Из каких частей состоит волшебная сказка?

1. 
   Беседа по композиции и содержанию пролога. Анализ текста пролога.

• 
  Обратите внимание на построение пролога. На какие части его можно разделить?
• 
  Прочитайте первую часть. Какой части волшебной сказки она соответствует? (Присказка .)
• 
  Кто является главным персонажем первой части? Каким видим его? Какие еще прозвища к нему можно подобрать? (Кот-баюн, кот-певун, кот-говорун .)

• 
  Что представляет собой основная вторая часть? Прочитаем ее. Вторая часть начинается словом «Там». Сколько раз повторяется? (14 ) Чем это можно объяснить?
• 
  С какими сказочными существами мы встречаемся в начале второй части пролога ?

• 
  Образ Бабы Яги. Кто она такая? Из каких народных сказок пришла в литературную?

Сообщения учащихся

1-й ученик. Образ Бабы Яги встречается в сказках всех славянских народов. В русских народных сказках избушка Бабы Яги находится в дремучем лесу, и для того чтобы попасть в нее, необходимо произнести такие слова: «Избушка, избушка! Стань к лесу задом, а ко мне передом». В избушке на печи лежит Баба Яга, «костяная нога из угла в угол, нос в потолок врос». Она чувствует запах человека и недовольно говорит: «Фу, фу, фу! Бывало русского духа слыхом не слыхать, видом не видать, а ныне русский дух в ложку садится и в рот валится». А встречались мы с Бабой Ягой в таких народных сказках: «Василиса Прекрасная», «Молодильные яблоки», «Мачеха и падчерица», «Бой на Калиновом Мосту» и другие.

• 
  Сказочная картина с «избушкой на курьих ножках» сменяется выходом тридцати витязей из морских глубин. Вспомните, в какой сказке А.С. Пушкина мы находим продолжение этой картины?

(В «Сказке о царе Салтане…»:

В свете есть иное диво:

Море вздуется бурливо,

Закипит, подымет вой,

Хлынет на берег крутой,

Разольется в шумном беге,

И очутятся на бреге,

В чешуе, как жар горя,

Тридцать три богатыря,

Все красавцы удалые,

Великаны молодые,

Все равны, как на подбор,

С ними – дядька Черномор.)

• 
  Какие еще герои встречаются в Лукоморье?

Имя Кощея Бессмертного связано со словом «кость» и стало характеристикой самого образа, который, по толкованию В.И. Даля, означает «изможденного худобою человека, особенно старика, скупца».

9. Задание юным эрудитам: составить тестовые вопросы к увиденному и услышанному на уроке.

10. Проведение игры «Распредели героев»

Кот ученный

Леший

Русалка

30 витязей

Королевич

Силы зла Колдун Силы добра

Царевна

Баба Яга

Богатырь

Кощей

• 
  Вспомните традиционную народную концовку сказки.

(Слова «был», «пил», «видел», «сидел», «мне сказки говорил» говорят о том, что в чудесный мир сказки поэт вошел навсегда.

Слова «и мед я пил» следует понимать в переносном смысле, т.е. «наслаждаться прелестью сказок»).

• 
  Найдите главные строки пролога. Как вы их понимаете?

Там Русью пахнет!

(«Русский дух» - душа, духовность – это у поэта духовный мир народа с его великим богатством души, свободолюбием, мужественной борьбой за счастье и справедливость. В этом мире истинная красота несовместима со злодейством.)

• 
  Докажите, что вступление к поэме «Руслан и Людмила» имеет черты литературной сказки.

11.Информация учителя.

Интересно, что поэму написал А.С. Пушкин в 1820 году, а «Пролог» на несколько лет позже. Поэма сразу привлекла внимание читателей своим необычным сюжетом, героями, задушевным голосом поэта. В.А. Жуковский после авторского чтения поэмы подарил А.С. Пушкину свой портрет с надписью : «Победителю-ученику от побежденного учителя в высокоторжественный день, в который он окончил свою поэму «Руслан и Людмила».

Эта чудесная поэма вызвала интерес у композитора М.Глинки, который написал прекрасную музыку – одноименную оперу. Это и есть подтверждением мысли, сформулированной в эпиграфе: «Народная сказка дала жизнь всему нашему искусству».

(Прослушивание отрывка из музыкального произведения М.Глинки «Руслан и Людмила».)

12. Задание «Юных эрудитов».

13. Подведение итогов урока.

Слово учителя.

Произведения А.С. Пушкина: стихотворения, поэмы, повести, сказки – по праву вошли в золотой фонд мировой литературы. Творчество писателя знают и школьники, и взрослые, и даже малыши, которые, еще не умея читать, но, услышав задушевные сказки, помнят их всю жизнь.

Давно, в дитячий любий вік,

В далекім ріднім краю

Я чула казку. Чула раз,

А й досі пам’ятаю.

Эти строки принадлежат Лесе Украинке. Мне очень хочется, чтобы этот урок вы запомнили надолго.

Мир пушкинской сказки гармоничен тем, что ненависть, користь, зависть, жадность, притворство в нем обречены на гибель. Торжество истинной красоты связывает пушкинские сказки со сказками народними гораздо больше, чем сходство сюжета.

И нельзя не согласиться со словами С.Я. Маршака: «Пушкинская сказка – прямая наследница сказки народной». Эта фраза подтверждает доказательство гениальности поэта, большого знатока фольклора и мастера поэтического слова.

Наше путешествие в мир пушкинской сказки подошло к концу. Домашним заданием вам будет выучить наизусть вступление к поэме «Руслан и Людмила», составить кроссворд «Волшебный мир Лукоморья», нарисовать иллюстрации к прологу. А может быть, кому-то из вас еще раз захочется прочитать любимые сказки, встретиться с полюбившимися героями. И пусть это чтение принесет вам наслаждение, наполнит душу светом и теплом.

Не просто пробегать глазами,

Как часто делаем мы с вами,

А видеть, слышать, встречи ждать.
Учитесь Пушкина читать,

И он вам обрести поможет

Мечты, которые, быть может,

Уже успели потерять.
Учитесь Пушкина читать

Без торопливости и лени,

И связь времен и поколений

Вас не устанет удивлять.

Если на уроке остается время

Живая пушкинская речь

В стихе то грустном,

То веселом.

Как сладостно

Гортань обжечь

Российским пламенным глаголом!

Над быстротечностью времен

И над превратностями жизни

Все так же

Изучает он

Огонь служения Отчизне.
Игра «Внимательный ли ты читатель».

Задание : продолжить строчку из пролога, вставляя пропущенные слова:

• 
  «леший бродит, Русалка…»
• 
  «избушка там…»
• 
  «тридцать витязей прекрасных// Чредой…»
• 
  «королевич мимоходом// Пленяет…»
• 
  «В темнице там…»
• 
  «ступа с Бабою Ягой идет…»

Литература:

1. 
   Журнал «Русский язык и литература в школах Украины» № 34, декабрь 2003 г. с. 16-20.
2. 
   Макаренко Л.А. «Литература. 5 класс./ планы-конспекты уроков.». Харьков, «Ранок», 2000.

а, о своеобразии вступления к поэме “Руслан и Людмила”; 2. А. Развивать творческое воображение, умение делового общения в парах, в группах; Б. Развивать память, внимание; В. Развивать речь; Г. Отработать навыки самостоятельного осознанного чтения; 3. Приобщаться к национальным истокам русской литературы.

Какие впечатления, связанные с именем этого человека, у вас возникают? Чей портрет перед вами? Что вы о нём знаете?

Запишите в словарь: ЛУКОМОРЬЕ - изгиб морского берега. (стар.). Морской залив. ДОЛ - То же, что долина. Туманный д. Горы и долы. По горам, по долам (в сказках: повсюду). За горами, за долами (в сказках: очень далеко). ПРИХЛЫНУТЬ - Хлынув, приблизиться. Прихлынули волны. Прихлынула толпа. Прихлынут воспоминания (перен.). ВИТЯЗЬ - В Древней Руси: отважный, доблестный воин. ЧРЕДА - То же, что череда 1. Всему своя ч. Ч. дней. Ч. годов. Ч. облаков. ЧЕРЕДА 1. То же, что очередь. Всему приходит своя ч. 2. То же, что вереница. Облака идут волнистой чередой. ТУЖИТЬ - Горевать, кручиниться. Т. о своей беде. Не тужи, всё образуется. Живёт - не тужит (о том, кто живёт хорошо). МИМОХОДОМ - 1. По пути, проходя мимо. М. зайти куда–н. 2. перен. Между прочим, вскользь (разг.). М. сказать, услышать.

1.Каковы ваши впечатления? Понравилось вам произведение? Чем? 2. В каких словах, по-вашему, выражена основная мысль отрывка? Как вы понимаете это выражение? 3. Как вы думаете, почему этот отрывок часто воспринимается не как часть поэмы, а как отдельное произведение (стихотворение)? 4. Какие народные и литературные сказки вы вспомнили, слушая строки А.С. Пушкин а?

Запишите тему урока (понравившуюся из предложенных) на пропущенной строке, а также домашнее задание к следующему уроку. Всем спасибо за работу. 1. Что на уроке понравилось, показалось интересным? 2. Хотите прочитать всю поэму? 3 Попробуйте сами сформулировать тему нашего сегодняшнего урока, предложите свои варианты.

Домашнее задание Выучить наизусть вступление к поэме. По желанию - нарисовать иллюстрации к вступлению к поэме “Руслан и Людмила” или к собственной творческой работе или написать сочинение “Моё сказочное царство” (можно в стихах!);

Руслан и Людмила

1820

О произведении

«Руслан и Людмила» (1817-1820 гг., напечатана в 1820 г., второе переработанное издание - 1828 г.) - сказочная поэма Пушкина, принесшая ему всероссийскую известность.

Отзывы критиков

Искусство, которое желает нравиться прекрасным, должно развивать одни благородные чувствования и более всего не оскорблять их стыдливости. Автор «Руслана» мог бы нравиться нежностию. Он весьма искусен в описании разнообразных картин. Весьма жаль, что он слишком увлекся воображением: волшебство его более способно пугать. Ныне и дети мало читают персидские и арабские сказки, ибо не верят уже коврам-самолетам, а в «Руслане» чудеса столь же невероятны. Но еще более надобно сожалеть, что он представляет часто такие картины, при которых невозможно не краснеть и не потуплять взоров. <...>

Тогда как во Франции в конце минувшего столетия стали в великом множестве появляться подобные сему произведения, произошел не только упадок словесности, но и самой нравственности.

Пожелаем успеха нашей литературе и чтоб писатели и поэты избирали предметы, достойные своих дарований. Цель поэзии есть возвышение нашего духа - чистое удовольствие. Картины же сладострастия пленяют только грубые чувства. Они недостойны языка богов. Он должен возвещать нам о подвигах добродетели, возбуждать любовь к отечеству, геройство в несчастиях, пленять описанием невинных забав. Предмет поэзии - изящное. Изображая только оное, талант заслуживает дань справедливой похвалы и удивления.

Часто мы видим, что сочинение, несообразное с рассудком, не имеющее цели, противоречащее природе, ничтожное по предмету, постыдное по низким картинам, в нем изображенным, и порыву страстей - является в свет под именем великого творения, - и повсюду слышны раздающиеся ему рукоплескания... Странно, удивительно!

Н. И. Кутузов, «Сын отечества», 1820.

«Руслан и Людмила», по нашему мнению, одно из лучших поэтических произведений Пушкина, - это прелестный, вечно свежий, вечно душистый цветок в нашей поэзии. В этом создании наш поэт почти в первый раз заговорил языком развязным, свободным, текучим, звонким, гармоническим...

Аноним, «Галатея», 1839.

Нельзя ни с чем сравнить восторга и негодования, возбужденных первою поэмою Пушкина - «Руслан и Людмила». Слишком немногим гениальным творениям удавалось производить столько шума, сколько произвела эта детская и нисколько не гениальная поэма. Поборники нового увидели в ней колоссальное произведение, и долго после того величали они Пушкина забавным титлом певца Руслана и Людмилы. Представители другой крайности, слепые поклонники старины, почтенные колпаки, были оскорблены и приведены в ярость появлением «Руслана и Людмилы». Они увидели в ней все, чего в ней нет - чуть не безбожие, и не увидели в ней ничего из того, что именно есть в ней, то есть хороших, звучных стихов, ума, эстетического вкуса и, местами, проблесков поэзии. <...>

Причиною энтузиазма, возбужденного «Русланом и Людмилою», было, конечно, и предчувствие нового мира творчества, который открывал Пушкин всеми своими первыми произведениями; но еще более это было просто обольщение невиданною дотоле новинкою. Как бы то ни было, но нельзя не понять и не одобрить такого восторга; русская литература не представляла ничего подобного «Руслану и Людмиле». В этой поэме все было ново: и стих, и поэзия, и шутка, и сказочный характер вместе с серьезными картинами. Но бешеного негодования, возбужденного сказкою Пушкина, нельзя было бы совсем понять, если б мы не знали о существовании староверов, детей привычки.

Поражает полное совпадение схемы «Повести о Раме» со схемой «Руслана и Людмилы» Пушкина (колдун похищает жену, муж отыскивает колдуна, сражается с ним и возвращает жену).

Б. Л. Смирнов. Введение // Махабхарата III: Эпизоды из книг III, V. Ашхабад, 1957.

Конечно, у нас нет никаких оснований предполагать, что по каким-то переложениям или подражаниям Пушкин был знаком со «схемой» «Рамаяны» (в начале XIX в. вообще о существовании санскритского эпоса знали немногие специалисты), но подмеченное Смирновым сходство достаточно очевидно. И объясняется оно, по-видимому, тем, что Пушкин создал свою поэму, используя фольклорные сюжеты (прежде всего фольклора сказочного; ср. отмеченные под № 400, 300 и 301 в известном каталоге сказочных сюжетов Аарне, Томпсона (см.: Aarne, Thompson 1961) сказки о жене, похищенной Змеем или Кощеем Бессмертным, о юноше, разыскивающем пропавшую невесту, о герое-змееборце), сюжеты, которые столь же широко, как в России, популярны в фольклоре Индии.

П. А. Гринцер. «Первая поэма» Древней Индии // Рамаяна: Книга 1: Балаканда (Книга о детстве); Книга 2 Айодхьяканда (Книга об Айодхье). М., 2006.

В языке своей первой поэмы, используя все достижения предшественников - точность и изящество рассказа в стихах Дмитриева, поэтическую насыщенность и певучесть интонаций, «пленительную сладость стихов» Жуковского, пластическую красоту образов Батюшкова, - Пушкин идет дальше их. Он вводит в свой текст слова, выражения и образы народного просторечия, решительно избегавшиеся светской, салонной поэзией его предшественников и считавшиеся грубыми, непоэтическими. Уже в «Руслане и Людмиле» Пушкин положил начало тому синтезу различных языковых стилей, который явился его заслугой в создании русского литературного языка.

«У лу­ко­мо­рья дуб зе­ле­ный (рис. 1);

Зла­тая цепь на дубе том:

И днем и ночью кот уче­ный

Всё ходит по цепи кру­гом;

Идет на­пра­во – песнь за­во­дит,

На­ле­во – сказ­ку го­во­рит.

Там чу­де­са: там леший бро­дит,

Ру­сал­ка на вет­вях сидит;

Там на неве­до­мых до­рож­ках

Следы неви­дан­ных зве­рей;

Из­буш­ка там на ку­рьих нож­ках

Стоит без окон, без две­рей;

Там лес и дол ви­де­ний полны;

Там о заре при­хлы­нут волны

На брег пес­ча­ный и пу­стой,

И трид­цать ви­тя­зей пре­крас­ных

Чре­дой из вод вы­хо­дят ясных,

И с ними дядь­ка их мор­ской;

Там ко­ро­ле­вич ми­мо­хо­дом

Пле­ня­ет гроз­но­го царя;

Там в об­ла­ках перед на­ро­дом

Через леса, через моря

Кол­дун несет бо­га­ты­ря;

В тем­ни­це там ца­рев­на тужит,

А бурый волк ей верно слу­жит;

Там ступа с Бабою Ягой

Идет, бре­дет сама собой;

Там царь Кащей над зла­том чах­нет;

Там рус­ской дух… там Русью пах­нет!

И там я был, и мед я пил;

У моря видел дуб зе­ле­ный;

Под ним сидел, и кот уче­ный

Свои мне сказ­ки го­во­рил.

Одну я помню: сказ­ку эту

По­ве­даю те­перь я свету…» (рис. 2)

Эти стихи ка­жут­ся про­сты­ми и про­зрач­ны­ми, но стоит пом­нить, что каж­дое слово у Пуш­ки­на, как пра­ви­ло, со­дер­жит ка­кой-то сек­рет.

Рас­смот­ри­те слово лу­ко­мо­рье . Рус­ский пи­са­тель Вла­ди­мир На­бо­ков с до­са­дой рас­ска­зы­вал, как один раз ино­стран­ный пе­ре­вод­чик пе­ре­вёл это слово так «на бе­ре­гу лу­ко­во­го моря» .

Дей­стви­тель­но, в слове лу­ко­мо­рье спря­та­лись два корня лук и мор , а о – со­еди­ни­тель­ная глас­ная между ними.

В древ­не­рус­ском языке лу­ко­мо­рье – это изгиб, мор­ская из­лу­чи­на, по­бе­ре­жье, залив. А ещё сло­вом лу­ко­мо­рье древ­ние сла­вяне на­зы­ва­ли осо­бое про­стран­ство – центр Все­лен­ной, то место, в ко­то­ром рас­тёт Ми­ро­вое Древо.

Ми­ро­вое Древо – это нечто вроде ма­ги­че­ско­го стерж­ня, на ко­то­ром дер­жит­ся Все­лен­ная. Де­ре­во это на­хо­дит­ся на пе­ре­се­че­нии двух зем­ных про­странств. Одно про­стран­ство – «своё» – зна­ко­мое, род­ное, а дру­гое – неиз­ве­дан­ное, ми­сти­че­ское и пу­га­ю­щее. Для древ­не­го че­ло­ве­ка очень важ­ным ока­зы­ва­ет­ся это про­ти­во­по­став­ле­ние – своё и чужое.

По вер­ти­ка­ли Ми­ро­вое Древо тоже на­хо­дит­ся на пе­ре­се­че­нии двух про­странств: мир небес­ный (ветви де­ре­ва как бы упи­ра­ют­ся в небо) и по­ту­сто­рон­ний (корни его ухо­дят в мир тём­ный) (рис. 3).

И дуб в сти­хах Пуш­ки­на тоже не про­стой. Но всё же это не гроз­ный страж между ми­ра­ми, а сим­вол рус­ской древ­но­сти, по­э­ти­че­ско­го вдох­но­ве­ния.

Охра­ня­ет этот дуб непро­стое су­ще­ство – кот учё­ный (рис. 4).

Ко­неч­но, мы по­ни­ма­ем, что слово учё­ный вряд ли озна­ча­ет, что он дрес­си­ро­ван­ный, ско­рее это кот, зна­ю­щий че­ло­ве­че­ский язык, вла­де­ю­щий ка­ки­ми-то вол­шеб­ны­ми сло­ва­ми. У об­ра­за учё­но­го кота есть свой сла­вян­ский пред­ше­ствен­ник.

В сла­вян­ской ми­фо­ло­гии мы на­хо­дим такое су­ще­ство, как Кот Баюн (рис. 5).

По­чув­ствуй­те это слово. Рас­смот­ри­те од­но­ко­рен­ные слова:

Кот Баюн – ба­ю­кать

– ба­юш­ки-баю

Все эти од­но­ко­рен­ные слова вос­хо­дят к пра­сла­вян­ско­му гла­го­лу баять – го­во­рить кра­си­во, усып­ля­ю­ще, убе­ди­тель­но.

В древ­ней ми­фо­ло­гии Кот Баюн – не про­сто ска­зоч­ное, вол­шеб­ное су­ще­ство, но ещё и су­ще­ство гроз­ное и даже страш­ное. По по­ве­рьям древ­них сла­вян, Кот Баюн оби­та­ет как раз в том месте (в цен­тре Все­лен­ной), в ко­то­ром на­хо­дит­ся ма­ги­че­ская сила. Кот Баюн живёт на же­лез­ном стол­бе, раз­де­ля­ю­щем мир «свой» и «чужой». Он над­зи­ра­ет над этими ми­ра­ми: то под­ни­ма­ет­ся на столб, то спус­ка­ет­ся с него. Спус­ка­ясь по стол­бу, Баюн поёт, под­ни­ма­ясь – рас­ска­зы­ва­ет сказ­ки. У него на­столь­ко гром­кий голос, что слыш­но его за мно­го-мно­го вёрст (рис. 6).

Сам кот от­ли­ча­ет­ся небы­ва­лой силой. Одо­леть его может разве что Иван Ца­ре­вич, но и ему при­хо­дит­ся очень по­ста­рать­ся. Чтобы не слы­шать ча­ру­ю­ще­го уба­ю­ки­ва­ю­ще­го пения (это пение может по­гу­бить че­ло­ве­ка), Иван-Ца­ре­вич на­де­ва­ет же­лез­ный кол­пак, чтобы спра­вить­ся с котом – же­лез­ные ру­ка­ви­цы. Таким об­ра­зом, Ива­ну-ца­ре­ви­чу уда­ёт­ся по­бе­дить чу­ди­ще, до­ста­вить его во дво­рец к ца­рю-ба­тюш­ке, и там кот на­чи­на­ет слу­жить царю: ле­чить уба­ю­ки­ва­ю­щим пе­ни­ем и рас­ска­зы­вать див­ные сказ­ки.

В сти­хо­твор­ных строч­ках Пуш­ки­на это уже не чу­до­ви­ще, а, ско­рее, доб­рый при­я­тель ав­то­ра. Кроме того, кот сидит не на же­лез­ном стол­бе, а на дубе. И ходит он не вверх и вниз, а на­пра­во или на­ле­во. Выбор пути – очень ча­стый эле­мент вол­шеб­ной сказ­ки, когда герой вы­би­ра­ет свою даль­ней­шую судь­бу.

В сказ­ке от­кры­ва­ет­ся перед нами мир древ­ней сла­вян­ской ми­фо­ло­гии, и ко­неч­но, эта ми­фо­ло­гия язы­че­ская. Русь при­ня­ла хри­сти­ан­ство, но ве­ро­ва­ния её ещё очень дол­гое время со­дер­жа­ли в себе язы­че­ство.

Древ­не­язы­че­ский миф ос­но­вы­вал­ся на про­ти­во­по­став­ле­нии «сво­е­го» и «чу­жо­го». «Свой мир» (бла­го­по­луч­ный, по­нят­ный, есте­ствен­ный, при­выч­ный) не со­дер­жал в себе тре­вож­ных, непо­нят­ных свойств. А мир по­ту­сто­рон­ний, ко­неч­но же, вы­зы­вал тре­во­гу, ведь имен­но от­ту­да при­хо­дят обо­рот­ни, злые духи, ведь­мы. По мере того как язы­че­ские ве­ро­ва­ния ухо­дят, ухо­дит и страх перед «чужим миром», и таким об­ра­зом по­яв­ля­ет­ся сказ­ка. В сказ­ке уже герой может по­бе­дить злую Ба­бу-Ягу, он уже может пойти в Три­де­ся­тое цар­ство (а это как раз и есть тот «чужой мир») и вер­нуть­ся живым и здо­ро­вым. Сказ­ка – это про­свет­лён­ный, пе­ре­осмыс­лен­ный древ­ний мир.

Если в древ­нем мифе встре­ча с по­ту­сто­рон­ним про­стран­ством почти од­но­знач­но была свя­за­на со смер­тью, то те­перь почти во всех вол­шеб­ных сказ­ках мы видим дру­гую схему. Герой от­прав­ля­ет­ся за своей целью (это может быть ка­кой-то вол­шеб­ный пред­мет, это может быть Жар-пти­ца или та­ин­ствен­ная неве­ста), пре­одо­ле­ва­ет неко­то­рую гра­ни­цу. В этом Три­де­вя­том цар­стве ему встре­тят­ся необыч­ные су­ще­ства: волк-обо­ро­тень, Баба Яга (рис. 7), Кощей Бес­смерт­ный.

Герой будет про­хо­дить ис­пы­та­ния, в ко­то­рых ему встре­тят­ся вол­шеб­ные по­мощ­ни­ки, ко­то­рые по­мо­гут ему спра­вить­ся с нере­аль­ной за­да­чей, по­став­лен­ной перед ним. Таким об­ра­зом, герой до­стиг­нет своей цели и, бла­го­по­луч­но пре­одо­лев гра­ни­цу, вер­нёт­ся домой. Воз­ни­ка­ет уже со­вер­шен­но дру­гое ощу­ще­ние. Уже нет стра­ха перед миром «чужим», а ско­рее и в на­род­ных сказ­ках, и в сказ­ках Пуш­ки­на мы чув­ству­ем необыч­ную ат­мо­сфе­ру древ­но­сти. И нам очень хо­чет­ся в неё оку­нуть­ся. Аро­мат этой древ­но­сти, её ат­мо­сфе­ра и вправ­ду пле­ни­тель­ны.

Об­ра­ти­те вни­ма­ние на слово дол . Это место не со­всем обыч­ное. Это не ров­ное, про­стор­ное поле, где всё видно, не гора, ко­то­рая от­кры­та всем, а нечто сырое и та­ин­ствен­ное. И мы по­гру­жа­ем­ся в ат­мо­сфе­ру тайны. Это самое под­хо­дя­щее место для встре­чи с необыч­ным.

Рас­смот­рим неко­то­рые, не со­всем при­выч­ные, слова. На­при­мер:

«Там о заре при­хлы­нут волны…»

Пред­лог о в дан­ном слу­чае яв­ля­ет­ся си­но­ни­мом пред­ло­га на . Пред­лог о очень древ­ний. Часто в рус­ских сказ­ках он встре­ча­ет­ся нам в ка­ком-то не со­всем при­выч­ном зна­че­нии. На­при­мер, «змей о трёх го­ло­вах» озна­ча­ет «змей с тремя го­ло­ва­ми» . Такое нестан­дарт­ное, несо­вре­мен­ное ис­поль­зо­ва­ние пред­ло­га о при­да­ёт строч­ке Пуш­ки­на ощу­ще­ние древ­но­сти и ста­ри­ны.

«И с ними дядь­ка их мор­ской…»

Слово дядь­ка озна­ча­ет во­е­во­да, ко­ман­ду­ю­щий.

«В тем­ни­це там ца­рев­на тужит…» (рис. 8)

Тужит – од­но­ко­рен­ное слово туга – гру­стит, пе­ча­лит­ся. Очень часто де­вуш­ка в рус­ской на­род­ной сказ­ке ока­зы­ва­ет­ся без­за­щит­ной перед злом. Ва­си­ли­са Пре­крас­ная, Алё­нуш­ка, Марья Ца­рев­на могут на­де­ять­ся толь­ко на героя, ко­то­рый вер­нёт­ся из «чу­жо­го мира», бла­го­по­луч­но пре­одо­ле­ет ис­пы­та­ния и спа­сёт её.

«Там царь Кощей над зла­том чах­нет…»

Чах­нет – сла­бе­ет от жад­но­сти, от на­пря­же­ния, му­ча­ет­ся от сво­е­го бо­гат­ства (рис. 9).

Сколь­ко смыс­ла, сколь­ко кра­со­ты от­кро­ет­ся перед вами, когда вы про­сто по­ра­бо­та­е­те со зна­че­ни­ем непо­нят­ных слов.

Цер­ков­ный сла­вя­низм

Цер­ков­но­сла­вян­ские слова (цер­ков­но­сла­вя­низ­мы) очень по­хо­жи на слова рус­ские. В корне цер­ков­но­сла­вян­ско­го слова вме­сто двух при­выч­ных глас­ных мы на­хо­дим дру­гой звук и дру­гую букву.

Срав­ни­те слова:

Цер­ков­но­сла­вя­низ­мы

Глава

Глас

За­клать

Мла­дой

Хлад

Стра­на

Враг

Страж

Млеч­ный

Рус­ские слова

Го­ло­ва

За­ко­лоть

Мо­ло­дой

Холод

Сто­ро­на

Ворог

Сто­рож

Мо­лоч­ный

Эти слова со­зда­ют осо­бое воз­вы­шен­ное, тор­же­ствен­ное, древ­нее зву­ча­ние. Об­ра­щай­те на них вни­ма­ние, когда чи­та­е­те ху­до­же­ствен­ные тек­сты.

По­пы­тай­тесь всмот­реть­ся в ска­зоч­ные об­ра­зы, ко­то­рые встре­ча­ют­ся в сти­хах Пуш­ки­на.

По­ду­май­те, о каких су­ще­ствах го­во­рит автор, упо­треб­ляя фразу «следы неви­дан­ных зве­рей» . Это могут быть такие су­ще­ства, как зве­ри-обо­рот­ни, го­во­ря­щие че­ло­ве­че­ским язы­ком, – волк, мед­ведь. Эти су­ще­ства ведут себя двой­ствен­но: они угро­жа­ют герою, пред­став­ля­ют для него опас­ность или, на­о­бо­рот, по­мо­га­ют ему, порой даже спа­са­ют ему жизнь.

«Там лес и дол ви­де­ний полны…»

Пуш­кин спе­ци­аль­но не го­во­рит, что это за ви­де­ния, чтобы про­бу­дить чи­та­тель­скую фан­та­зию. Ви­де­ния – это что-то на­столь­ко необы­чай­ное, от­кры­ва­ю­ще­е­ся на­ше­му взору, что мы не верим своим гла­зам. Может быть, это вол­шеб­ные сла­вян­ские птицы – Сирин, Ал­ко­ност, Га­ма­юн или Фи­нист – Ясный сокол (рис. 10). Это вол­шеб­ные птицы, вещие птицы, ко­то­рым от­кры­ва­ет­ся бу­ду­щее, ко­то­рые поют песни сво­и­ми незем­ны­ми, ча­ру­ю­щи­ми го­ло­са­ми.

У Пуш­ки­на упо­ми­на­ет­ся Леший (рис. 11), или, как его на­зы­ва­ли на Руси, Лешак, – ле­со­вик, лес­ной хо­зя­ин. Сла­вяне ве­ри­ли, что к тем, кто хо­ро­шо от­но­сит­ся к лесу, ле­со­вик будет бла­го­скло­нен, он по­мо­жет со­брать лес­ные дары и бла­го­по­луч­но выйти из леса, не за­блу­дить­ся. А к недоб­рым людям он ми­ло­сер­ден не будет: он за­ста­вит их плу­тать, го­ло­дать, он будет кри­чать страш­ным го­ло­сом. У ле­со­ви­ка много го­ло­сов: он может кри­чать по-че­ло­ве­чьи, по-пти­чьи, он может при­чи­тать и всхли­пы­вать, он может пре­вра­щать­ся в птиц и жи­вот­ных и даже в че­ло­ве­ка.

Ещё один ми­фи­че­ский пер­со­наж – ру­сал­ка. Ин­те­рес­но, что ру­сал­ка у Пуш­ки­на не вы­хо­дит из моря, а сидит на вет­вях (рис. 12).

Дело в том, что у древ­них сла­вян ру­сал­ка не была мор­ским су­ще­ством. Пер­во­на­чаль­но это была оби­та­тель­ни­ца полей. Это вовсе не то крот­кое и неж­ное су­ще­ство, каким пред­став­ле­на Ру­са­лоч­ка из сказ­ки Ан­дер­се­на или из мульт­филь­ма Дис­нея.

Ру­сал­ка – это кра­са­ви­ца, ко­то­рая за­ча­ро­вы­ва­ет пут­ни­ков и губит их. Ру­сал­ку, как счи­та­ли сла­вяне, можно рас­по­знать вовсе не по ры­бье­му хво­сту (это при­ду­ма­ли го­раз­до позже), а по длин­ным рас­пу­щен­ным во­ло­сам. Во­ло­сы эти были, как пра­ви­ло, ру­со­го цвета. Имен­но от слова русый ис­то­ри­ки от­счи­ты­ва­ют на­зва­ние этого су­ще­ства. «Ходит, как ру­сал­ка»– так го­во­ри­ли на Руси о про­сто­во­ло­сой де­вуш­ке (рис. 13).

Кре­стьян­ская де­вуш­ка ни в коем слу­чае не могла хо­дить с рас­пу­щен­ным во­ло­са­ми – у неё долж­на была быть коса или ка­кая-ни­будь дру­гая при­чёс­ка. Толь­ко су­ще­ство из «чу­жо­го мира», каким яв­ля­ет­ся мир ру­сал­ки, может поз­во­лить себе вести себя не так, как это при­ня­то в мире «своём», род­ном и при­выч­ном, имен­но по­то­му, что она при­ш­ла из по­ту­сто­рон­не­го мира.

В сти­хо­твор­ных строч­ках Пуш­ки­на ру­сал­ка, ко­неч­но, не ду­ма­ет ко­го-ни­будь гу­бить. Она сидит на вет­вях. Чи­та­тель удив­ля­ет­ся этой вол­шеб­ной кар­тине. И снова перед нами язы­че­ский мир в его пре­об­ра­зо­ван­ном, про­свет­лён­ном виде.

«И трид­цать ви­тя­зей пре­крас­ных

Чре­дой из вод вы­хо­дят ясных…»

«В свете есть иное диво:
Море взду­ет­ся бур­ли­во,
За­ки­пит, поды­мет вой,
Хлы­нет на берег пу­стой,
Разо­льет­ся в шум­ном беге,
И очу­тят­ся на бреге,
В чешуе, как жар горя,
Трид­цать три бо­га­ты­ря,
Все кра­сав­цы уда­лые,
Ве­ли­ка­ны мо­ло­дые,
Все равны, как на под­бор,
С ними дядь­ка Чер­но­мор» (рис. 14).

Пуш­кин, со­зда­вая свои сказ­ки, ори­ен­ти­ро­вал­ся на сказ­ки на­род­ные, ко­то­рые очень любил. Не раз ещё встре­тят­ся его слова:

«Что за пре­лесть эти сказ­ки!

Каж­дая есть поэма!» – так он од­на­ж­ды на­пи­сал сво­е­му брату.

Об­ра­зо­ван­ный че­ло­век, вла­де­ю­щий несколь­ки­ми язы­ка­ми, об­ла­да­ю­щий ко­лос­саль­ны­ми зна­ни­я­ми по ис­то­рии и дру­гим на­у­кам, Пуш­кин ни­ко­гда не от­но­сил­ся к фольк­ло­ру, как к вы­дум­кам нераз­ви­то­го на­ро­да. На­о­бо­рот, он видел в фольк­ло­ре прав­ду, глу­би­ну и необык­но­вен­ную по­э­тич­ность.

Вот ещё один ав­тор­ский намёк на соб­ствен­ный текст:

«Кол­дун несёт бо­га­ты­ря…»

«Рус­лан, не го­во­ря ни слова,

С коня долой, к нему спе­шит,

Пой­мал, за бо­ро­ду хва­та­ет,

Вол­шеб­ник си­лит­ся, крях­тит

И вдруг с Рус­ла­ном уле­та­ет…

Ре­ти­вый конь во­след гля­дит;

Уже кол­дун под об­ла­ка­ми;

На бо­ро­де герой висит;

Летят над мрач­ны­ми ле­са­ми,

Летят над ди­ки­ми го­ра­ми,

Летят над без­дною мор­ской;

От на­пря­же­нья ко­сте­нея,

Рус­лан за бо­ро­ду зло­дея

Упор­ной дер­жит­ся рукой».

Кроме кар­ли­ка Чер­но­мо­ра, в тек­сте упо­ми­на­ет­ся ещё один недоб­рый пер­со­наж. Как раз упо­ми­на­ние о нём вно­сит в спо­кой­ное ве­ли­че­ствен­ное зву­ча­ние явные нотки тре­во­ги.

«Там ступа с Бабою Ягой

Идёт, бре­дёт сама собой…»

Баба Яга – это не про­сто ска­зоч­ный пер­со­наж. Корни этого об­ра­за очень древ­ние. Баба Яга живёт в осо­бой из­буш­ке на ку­рьих нож­ках (рис. 15).

Эта де­таль имеет ис­то­ри­че­скую при­ро­ду. Древ­ние сла­вяне ста­ви­ли свои де­ре­вян­ные дома на воз­вы­ше­ния – пень­ки с под­руб­лен­ны­ми кор­ня­ми, чтобы де­ре­во не сгни­ва­ло. Эта де­таль была осо­бым об­ра­зом пе­ре­осмыс­ле­на. По­лу­ча­ет­ся, что из­буш­ка Бабы Яги сама по себе по­лу­жи­вая, в неё невоз­мож­но по­пасть иначе, как ка­ким-то вол­шеб­ным спо­со­бом, толь­ко Баба Яга может туда войти, по­то­му что ни око­шек, ни две­рей нет.

В древ­них сказ­ках Баба Яга окру­жа­ет своё жи­ли­ще че­ло­ве­че­ски­ми ко­стя­ми и го­ло­ва­ми. Это неспро­ста. Дело в том, что в пред­став­ле­нии древ­них сла­вян Баба Яга – это страш­ное, без­об­раз­ное, по­лу­ис­тлев­шее су­ще­ство, ко­то­рое оли­це­тво­ря­ет собой смерть (рис. 16).

Толь­ко потом, когда миф пре­об­ра­зу­ет­ся в сказ­ку, Баба Яга ста­но­вит­ся су­ще­ством, с ко­то­рым можно до­го­во­рить­ся, ко­то­рое уже можно пе­ре­хит­рить, ко­то­рое порой даже го­то­во ока­зать по­мощь.

Ло­ре­лея

Об­ра­зы пре­крас­ных оби­та­тель­ниц полян и вод, лес­ных дев, нимф и ру­са­лок, в целом ха­рак­тер­ны для ев­ро­пей­ской ми­фо­ло­гии. Одним из таких сю­же­тов яв­ля­ет­ся сюжет о вол­шеб­ной деве, ко­то­рая сидит на утёсе, рас­че­сы­ва­ет свои длин­ные во­ло­сы, смот­рит в воду, и от её ча­ру­ю­ще­го пения пут­ни­ки по­ги­ба­ют, по­то­му что за­слу­ши­ва­ют­ся и не чув­ству­ют опас­но­сти. Это немец­кий сюжет о Ло­ре­лее. Про­чи­та­е­те и по­слу­шай­те, как пишет, вос­со­зда­ёт его немец­кий поэт Ген­рих Гейне:

Ло­ре­лея

Не знаю, что стало со мною,
Душа моя гру­стью полна.
Мне все не дает покою
Ста­рин­ная сказ­ка одна.

День мерк­нет. Све­же­ет в до­лине,
И Рейн дре­мо­той объят.
Лишь на одной вер­шине
Еще пы­ла­ет закат.

Там де­вуш­ка, песнь рас­пе­вая,
Сидит вы­со­ко над водой.
Одеж­да на ней зо­ло­тая,
И гре­бень в руке – зо­ло­той.

И кос ее зо­ло­то вьет­ся,
И чешет их греб­нем она,
И песня вол­шеб­ная льет­ся,
Так стран­но силь­на и нежна.

И, силой пле­нен­ный мо­гу­чей,
Гре­бец не гля­дит на волну,
Он рифов не видит под кру­чей, –
Он смот­рит туда, в вы­ши­ну.
«Из­буш­ка та на ку­рьих нож­ках…»

По­вто­ре­ние ши­пя­щих зву­ков уже со­зда­ёт ощу­ще­ние ше­по­та. Перед вами осо­бый приём, ко­то­рый на­зы­ва­ет­ся зву­ко­пись . Это очень по­хо­же на жи­во­пись, толь­ко эф­фект со­зда­ёт­ся не при по­мо­щи кра­сок, а при по­мо­щи осо­бым об­ра­зом по­до­бран­ных зву­ков. Эти звуки как бы ими­ти­ру­ют звуки окру­жа­ю­щей дей­стви­тель­но­сти, они со­зда­ют то или иное впе­чат­ле­ние по ас­со­ци­а­ции:

«Там лес и дол ви­де­ний полны…»

Зву­ко­пись – это осо­бый ин­стру­мент, при по­мо­щи ко­то­ро­го автор уси­ли­ва­ет то или иное впе­чат­ле­ние, он со­зда­ёт осо­бую му­зы­ку тек­ста.

Ал­ли­те­ра­ция – по­вто­ре­ние оди­на­ко­вых или од­но­род­ных со­глас­ных в сти­хо­тво­ре­нии, при­да­ю­щее ему осо­бую зву­ко­вую вы­ра­зи­тель­ность.

Ас­со­нанс – по­вто­ре­ние глас­ных зву­ков – в от­ли­чие от ал­ли­те­ра­ции.

По­ищи­те ал­ли­те­ра­ции и ас­со­нан­сы в сти­хах Пуш­ки­на. Ста­рай­тесь за­ме­чать не про­сто звуки с опре­де­лён­ной, немнож­ко неесте­ствен­ной ча­сто­той, но и по­пы­тай­тесь по­чув­ство­вать, какое при этом со­зда­ёт­ся впе­чат­ле­ние.

Об­ра­ти­те вни­ма­ние, что дуб опо­я­сан не зо­ло­той цепью, а зла­той. Это необыч­ное слово. Волны при­бы­ва­ют не на берег, а на брег. Такие ко­рот­кие древ­ние слова, как пра­ви­ло, яв­ля­ют­ся цер­ков­но­сла­вян­ски­ми по про­ис­хож­де­нию.

Цер­ков­но­сла­вян­ский язык – это язык древ­ней пись­мен­но­сти. Уже во вре­ме­на Пуш­ки­на он вос­при­ни­ма­ет­ся как нечто ар­ха­ич­ное, то есть древ­нее, свя­зан­ное с глу­бо­ким про­шлым. Пуш­кин вклю­ча­ет эти слова в свой текст, чтобы уси­лить ощу­ще­ние ста­ри­ны, ко­то­рое воз­ни­ка­ет у чи­та­те­лей.

«И там я был, и мёд я пил…»

Та­ки­ми строч­ка­ми обыч­но за­кан­чи­ва­ют­ся на­род­ные сказ­ки. Но в дан­ном слу­чае автор при­гла­ша­ет чи­та­те­лей с собой. Он вклю­ча­ет нас в круг тех, кому будет рас­ска­за­но о древ­них тай­нах, мы ста­но­вим­ся со­при­част­ны­ми к ска­зоч­ным со­бы­ти­ям.

3. Ка­ки­ми ху­до­же­ствен­ны­ми спо­со­ба­ми поль­зу­ет­ся автор при со­зда­нии об­раз­ной ат­мо­сфе­ры в про­ло­ге поэмы «Рус­лан и Люд­ми­ла»?

Если вы нашли ошибку или неработающую ссылку, пожалуйста, сообщите нам – сделайте свой вклад в развитие проекта.