Весёловская Межпоселенческая центральная библиотека. Михаил Шолохов: жизнь не по лжи Когда и почему возник шолоховский вопрос

Долгое время его биографию отшлифовывали, создавая идеальный образ «народного летописца». А между тем, в судьбе Шолохова можно обнаружить много необъяснимых, порой парадоксальных фактов.

Нахалёнок

Он был внебрачным сыном дочери крепостного крестьянина Анастасии Черниковой и не бедного разночинца Александра Шолохова. Казаки таких детей называли «бесправными нахалятами». Мать была против воли выдана замуж своей «благодетельницей», помещицей Поповой, за немолодого казака Стефана Кузнецова, который признал новорожденного и дал ему свою фамилию. И некоторое время Шолохов, действительно, считался сыном казака. Но после смерти Стефана Кузнецова, мать смогла обвенчаться с возлюбленным, а сын сменил фамилию с Кузнецова на Шолохов. Интересно, что род Шолоховых берет начало с конца XV века от новгородского крестьянина Степана Шолоха и прослеживается до купца Михаила Михайловича Шолохова, деда писателя, который поселился на Дону в середине XIX века. До этого времени Шолоховы жили в одной из Пушкарских слобод Рязанской губернии, и по своему статусу пушкарей были близки казакам. По одним данным будущий писатель появился на свет на хуторе Кружилине станицы Вёшенской, по другим – в Рязани. Возможно, «иногородний» по крови Шолохов и не был казаком, но он вырос в казачьей среде и всегда ощущал себя неотъемлемой частью этого мира, о котором рассказывал так, что казаки, читая, выли: «Да, это было про нас!».

Обвинения в плагиате преследовали Шолохова на протяжении всей жизни. Многим и сегодня кажется странным, как мог 23-летний малообразованный человек, не обладающий достаточным жизненным опытом, создать первую книгу «Тихого Дона». Длительные периоды молчания писателя только подливали масла в огонь: снова и снова всплывала тема творческого бесплодия. Шолохов не отрицал, что его образование ограничилось 4 классами, но, например, Горькому ремесленное училище не помешало стать классиком русской литературы, и никогда малообразованность не ставилась ему в упрек. Шолохов, действительно, был молод, но сразу вспоминается Лермонтов, который написал «Бородино» в 23 года. Еще один «аргумент»: отсутствие архива. Но, например, Пастернак тоже не хранил черновики. Имел ли Шолохов право на «годы молчания»? Как любая творческая личность, несомненно. Парадоксально, но именно на долю Шолохова, имя которого гремело на весь мир, выпали подобные испытания.

Дыхание смерти

Были в биографии Шолохова моменты, которые он старался скрывать. В 20-е годы Шолохов «комиссарил» во главе продовольственного отряда. Весь отряд попал в плен к Махно. Шолохов ждал расстрела, но после беседы с батькой был отпущен (возможно, из-за юного возраста или благодаря заступничеству казаков). Правда, Махно якобы пообещал Шолохову в следующую встречу виселицу. По другим данным батька заменил расстрел плетьми. Дочь Шолохова, Светлана Михайловна, рассказывала со слов отца, что никакого плена не было: шли-шли, заблудились, а тут хата… Постучались. Дверь открыл сам Махно. По другой версии – Шолоховский отряд, сопровождавший обоз с хлебом, был захвачен разведкой махновцев. Сегодня уже сложно сказать, как было на самом деле. Известен и еще один инцидент: в те же годы Шолохов получил от одного кулака в качестве взятки жеребца. В те времена – дело почти обычное, но донос последовал именно на Шолохова. Ему снова грозил расстрел. По другим данным к расстрелу Шолохова приговорили за «превышение власти»: юный комиссар не терпел формализма и иногда занижал показатели по собранному хлебу, пытаясь отразить реальную ситуацию. «Два дня ждал смерти, а потом пришли и выпустили». Просто выпустить Шолохова, понятно, не могли. Спасением своим он был обязан отцу, который внес солидный залог, а на суд предоставил новую метрику Шолохова, по которой тот значился 15-летним (а не почти 18-летним). В юный возраст «врага» поверили, а расстрел заменили годом колонии для несовершеннолетних. Парадоксально, но сопровождаемый конвоем Шолохов до колонии почему-то не доехал, а оказался в Москве.

Невеста – не жена

В Москве Шолохов пробудет до конца 1923 года, попытается поступить на рабфак, будет работать грузчиком, каменщиком, разнорабочим, а затем вернется домой и женится на Марии Громославской. Правда, изначально Михаил Александрович якобы посватался к ее младшей сестре – Лидии. Но отец девушек, бывший казачий атаман, посоветовал жениху присмотреться к старшей и пообещал сделать из Шолохова человека. Вняв настоятельной «рекомендации» Михаил женился на старшей, тем более, что к тому времени Мария уже работала статисткой под руководством будущего мужа. Брак «по указке» окажется счастливым – Шолохов станет отцом четверых детей и проживет с Марией Петровной 60 лет.

Миша – «контрик»

«Тихий Дон» будут критиковать советские писатели, а эмигранты-белогвардейцы будут восторгаться романом. Шеф ГПУ Генрих Ягода с ухмылкой заметит: «Да ты, Миш, все же контрик. Твой «Тихий Дон» ближе белым, чем нам». Однако роман получит личное одобрение Сталина. Позднее вождь одобрит и роман о коллективизации. Скажет: «Да, мы провели коллективизацию. Чего же бояться об этом писать?» Роман напечатают, только трагическое название «С потом и кровью» заменят на более нейтральное - «Поднятая целина». Шолохов станет единственным, кто в 1965 году получит Нобелевскую премию с одобрения советской власти. Еще в 1958 году при выдвижении на премию Бориса Пастернака советское руководство порекомендует Нобелевскому комитету рассмотреть кандидатуру Шолохова вместо Пастернака, который «как литератор не пользуется признанием у советских писателей». Нобелевский комитет, естественно, не внемлет «просьбам» - премию получит Пастернак, которого на Родине вынудят от нее отказаться. Позже, в интервью для одного из французских изданий Шолохов назовет Пастернака блестящим поэтом и добавит совсем уж крамольное: «Доктора Живаго» надо было не запрещать, а публиковать. Кстати, Шолохов был одним из немногих, кто передавал свои премии на благие дела: Нобелевскую и Ленинскую – на строительство новых школ, Сталинскую – на нужды фронта.

«Любимец» Сталина

Еще при жизни Шолохов становится классиком. Его имя хорошо известно далеко за пределами страны. Его называют «любимцем Сталина», а за спиной обвиняют в конъюнктурщине. Сталин, действительно, любил Шолохова и создал «хорошие условия для работы». При этом Шолохов был одним из немногих, кто не боялся говорить Сталину правду. Со всей прямотой он описывал вождю, в том числе, и лютый голод, писал, как «взрослые и дети питаются всем, начиная с падали и кончая дубовой корой». Создавал ли Шолохов свои произведения по заказу? Вряд ли. Хорошо известно, что Сталин как-то пожелал Шолохову написать роман, в котором бы «правдиво и ярко, как в «Тихом Доне», были изображены и герои-солдаты, и великие полководцы». Шолохов начал книгу о войне, но до «великих полководцев» так и не добрался. Не нашлось место для Сталина и в третьей книге «Тихого Дона», которая вышла к 60-летию вождя. Есть, кажется, все: Ленин, Троцкий, герои войны 1812 года, вот только «благодетель» остался за кадром. После войны Шолохов вообще старается быть подальше от «сильных мира сего». Он отказывается от поста генерального секретаря Союза писателей и окончательно перебирается в Вёшенскую.

Судьба человека

Темным пятном на репутации Шолохова останется его участие в процессе над писателями Синявским и Даниэлем, которых обвинили в антисоветской деятельности. А ведь до этого писатель либо предпочитал не участвовать в подобных омерзительных кампаниях, либо, напротив, пытался сделать всё возможное, чтобы помочь. Он заступится перед Сталиным за Ахматову, и после 15 лет забвения выйдет ее книга. Шолохов спасет не только Льва Гумилева, сына Ахматовой, но и сына Андрея Платонова, заступится за одного из создателей «Катюши» Клейменова, избавит от лагерей актрису Эмму Цесарскую, первую исполнительницу роли Аксиньи. Несмотря на многочисленные просьбы выступить в защиту Синявского и Даниэля, Шолохов произнесет обвинительную речь против «оборотней», посмевших опубликовать свои антисоветские произведения за рубежом. Было ли это искренним побуждением или стало результатом душевного надлома? Думается, второе. Всю жизнь Шолохов слышал за спиной обвинения: талант представляли фальшивкой, прямота оборачивалась упреками в трусости, верность идеям называли продажностью, а добрые поступки - показушничеством. Судьба Михаила Шолохова стала ярким отражением миллионов судеб современников писателя.

Пожалуй, сегодня немного всерьез воспринимают попыт­ки оспорить авторство “Тихого Дона”. Многочисленные текстологические экспертизы неоднократно подтвер­дили: одну из самых знаменитых эпопей XX века написал именно Михаил Шолохов. Но вопрос остается все равно: как

Мог двадцатитрехлетний парнишка, видевший в жиз­ни одни только Вешки да Москву, написать такую глубо­кую, насыщенную, сочную, психологически верную прозу?

И еще вопрос: а “Родинку”, знаменитый рассказ о том, как красный партизан убил белого офицера, уселся сни­мать с него хорошие сапоги – и обнаружил, что мародер­ствует над трупом собственного сына – как мог написать юноша, которому едва-едва исполнилось двадцать? Что он знал в свои двадцать лет об отцовских чувствах, о воен­ной мужской работе, о революции и гуманизме, о жизни и смерти? Что случилось с ним, что он единственный в эти годы сумел рассказать о Гражданской

Войне не как о свя­той битве за народную правду, а как о братоубийственной бойне без цели и смысла? Остальной литературе пришлось пройти путь длиной в шестьдесят лет, чтобы начать именно так писать об этой войне…

К 1926 году, когда были опубликованы пронзительные, страшные и правдивые “Донские рассказы”, Шолохову ис­полнилось двадцать, и за плечами у него был опыт работы продкомиссаром, службы в реввоенкоме и сочинителем агитпьес, несколько заседаний литобъединения “Молодая гвардия” и пара фельетонов, опубликованных в централь­ной печати. Это – все. Откуда же вырос “Тихий Дон”, который с момента начала публикации в “Октябре” (Шо­лохову – двадцать три года) стал настоящим народным чтением: и стар и мал выхватывали друг у друга журналы “Октября” с новыми главами, маститые писатели гром­ко восхваляли молодой талант, сам нарком Луначарский написал на роман Шолохова восторженную рецензию, а режиссеры Правовой и Рождественский в 1930 году (Шолохову – двадцать пять) сняли первый фильм по первым книгам “Тихого Дона”. Это второй после Лермонтова случай такого раннего литературного дебюта, но у Лермонтова по крайней мере была еще юношеская лирика и романти­ческий “Мцыри”, а Шолохов ударил сразу – прозой умуд­ренного трагическим жизненным опытом старика.

И ладно бы “Тихий Дон” потрясал только эпическим охватом событий, колоритным, богатейшим языком, мет­ким детализирующим словом и огромным количеством талантливо выписанных персонажей. Но ведь дело даже не в этом. Потрясающей правды рассказ о человеке, против воли втянутом в кровавый водоворот жестокой истории, его настоящий – без передергивания, тенденциозности и литературного официоза – трудный путь, каждое дви­жение его незаурядного ума, каждый вздох его неуемной души – это что надо было знать о жизни, чтобы так точно, так искренне, так узнаваемо и в то же время ново выло­жить, как на ладони, перед читателем?

Ответа на шолоховские вопросы теория литературы дать не в состоянии.

А вот история литературы, принимающая все как есть, свидетельствует: не мерялся годами и опытом Шолохов, когда в свои отчаянные тридцать, рискуя головой, писал бесстрашные письма Сталину о перегибах в коллективиза­ции и ужасах голодомора на Кубани (между прочим, Ста­лин в ответ на письма прислал в голодающий край эшелон с зерном), когда почти сорокалетним уходил военкором на фронт Великой Отечественной, когда первым публико­вал рассказ о военнопленных (“Судьба человека”), пока­зывая простой героизм тех, кого официальная пропаганда называла предателями…

Сочинения по темам:

1. Рассказ “Судьба человека” Шолохов посвя­тил редактору издательства “Московский рабочий” Евгении Ле­вицкой. Они познакомились в 1928 году, когда Шолохов принес в...
2. По словам Шолохова, свой роман он “начал писать в 1925 году. Привлекала задача показать казачество в рево­люции. Начал с участия...

Викторина
«Перечитывая Шолохова»

I тур. По страницам жизни и творчества

Вопрос: Где родился М. А. Шолохов?
Варианты ответа:

а) х. Кружилин;
б) х. Каргин;
в) х. Гремячий Лог.

Вопрос: Где М. А. Шолохов провел детские и юношеские годы?
Варианты ответа:

а) х. Каргин
б) г. Богучар
в) ст. Вешенская

Вопрос: С какого года М. А. Шолохов стал писать?
Варианты ответа:

а) с 1923 г.

б) с 1924 г.
в) с 1925 г.

Вопрос: В каком литературном жанре были написаны первые опубликованные произведения М. А. Шолохова?
Варианты ответа:

а) очерк;

б) рассказ;
в) фельетон.

Вопрос: Как назывался фельетон - первое опубликованное произведение М. А. Шолохова?
Варианты ответа:

а) «Испытание»;
б) «Три»;
в) «Ревизор».

Вопрос: В какой московской газете состоялся литературный дебют М. А. Шолохова?
Варианты ответа:

а) «Комсомольская правда»;
б) «Юношеская правда»;
в) «Пионерская правда».

Вопрос: Под каким псевдонимом появились в печати первые фельетоны начинающего писателя?
Варианты ответа:

а) М. Казак;
б) М. Кружилин;
в) М. Шолох.

Вопрос: Как назывался первый опубликованный рассказ Шолохова?
Варианты ответа:

а) «Нахаленок»
б) «Родинка»
в) «Пастух»

Вопрос: Как называлась первая книга М. А. Шолохова?
Варианты ответа:

а) «Донские рассказы»;
б) «Лазоревая степь»;
в) «Ранние рассказы».

Вопрос: Какое произведение М. А. Шолохова было написано не в годы Великой Отечественной войны?
Варианты ответа:

а) «Судьба человека»;
б) «Наука ненависти»;
в) «Они сражались за родину».

Вопрос: В каком году М. А. Шолохову была присуждена Нобелевская премия?
Варианты ответа:

а) 1933 г.
б) 1960 г.
в) 1965 г.

Вопрос: Кому из писателей принадлежат строки, посвященные М. А. Шолохову: «Вот это силища! Вот это реализм! Представьте, молодой казачок из Вешенской создал такую эпопею народной жизни, достиг такой глубины в изображении характеров, показал такую глубочайшую трагедию, что, ей-богу, всех нас опередил!..»
Варианты ответа:

а) А. Серафимович;
б) А. Фадеев;
в) А. М. Горький.

II тур. Узнайте героя по описанию

Вопрос: «Возле стола, подкручивая фитиль лампы, лицом к Давыдову стоял высокий, прямоплечий человек…Был он широк в груди и по-кавалерийски клещеног. Над желтоватыми глазами его с непомерно большими, как смолой налитыми, зрачками срослись разлатые черные брови. Он был бы красив той неброской, но запоминающейся мужественной красотой, если бы не слишком хищный вырез ноздрей небольшого ястребиного носа, не мутная наволочь в глазах». Кто это?
Варианты ответа:

а) Андрей Размётнов;
б) Кондрат Майданников;
в) Макар Нагульнов.

Вопрос: «На вид ей было не больше двадцати пяти лет. Мелкие веснушки густо крыли ее продолговатые щеки, пестрым лицом она напоминала сорочье яйцо. Но какая-то приманчивая и нечистая красота была в ее дегтярно-черных глазах, во всей сухощавой статной фигуре. Круглые ласковые брови ее всегда были чуточку приподняты, казалось, что постоянно ждет она что-то радостное; яркие губы в уголках наизготове держали улыбку, не покрывая плотно слитой подковы выпуклых зубов. Она и ходила-то, так шевеля покатыми плечами, словно ждала, что вот-вот кто-нибудь сзади прижмет ее, обнимет ее девичье узкое плечо».
Варианты ответа:

а) Лушка Нагульнова;
б) Варвара Харламова;
в) Аксинья Астахова.

Вопрос: У него был, «такой же, как у бати, вислый коршунячий нос, в чуть косых прорезях подсиненные миндалины горячих глаз, острые плиты скул обтянуты коричневой, румянеющей кожей. Так же сутулился, как и отец, даже в улыбке у обоих общее, звероватое».
Варианты ответа:

а) Дмитрий Коршунов;
б) Григорий Мелехов;
в) Семен Давыдов.

III тур. Кому из героев М.А. Шолохова принадлежат эти строки

Вопрос: «Вустрица, русским языком вам говорю! Лягушка-мразь, а в вустрице благородные кровя! Мой родный кум при старом прижиме у самого генерала Филимонова в денщиках служил и рассказывал, что генерал их даже натощак сотнями заглатывал! Ел прямо на кореню! Вустрица ишо из ракушки не вылупится, а он уж ее оттель вилочкой позывает. Проткнет насквозь и - ваших нету! Она жалобно пишшит, а он, знай, ее в горловину пропихивает. А почему вы знаете, может, она, эта хреновина, вустричной породы? Генералы одобряли, и я, может, нарошно для навару вам, дуракам, положил ее. Для скусу…»
Варианты ответа:

а) Лопахин;
б) Дед Щукарь;
в) Половцев.

Вопрос: «Тоже мне жених нашелся! Да на черта ты мне нужен, такой трус слюнявый? Так я за тебя и пошла замуж, держи карман шире! Ты по хутору со мной вместе стесняешься пройти, а туда же, «давай поженимся»! Всего-то он боится, на всех оглядывается, от ребятишек и то шарахается, как полоумный. Ну и ступай со своим авторитетом на выгон…, валяйся там на траве один, кацап несчастный! Думала, что ты человек как человек, а ты вроде Макарки моего: у того одна мировая революция на уме, а у тебя - авторитет. Да с вами любая баба от тоски подохнет!»
Варианты ответа:

а) Аксинья Астахова;
б) Лукерья Нагульнова;
в) Дуняша Мелехова.

Вопрос: «…Тоскую по нем, родная бабунюшка. На своих глазыньках сохну. Не успеваю юбку ушивать: что ни день, то шире становится… Пройдет мимо база, а у меня сердце закипает… упала б наземь, следы б его целовала… Может присушил чем?.. Пособи, бабунюшка!.. Пособи, родная! Что стоит - отдам. Хучь последнюю рубаху сыму, только пособи!»
Варианты ответа:

а) Наталья Коршунова;
б) Дарья Мелехова;
в) Аксинья Астахова.

В конкурсе могут принимать участие как команды, так и индивидуальные участники. Итоги конкурса подводятся по итогам всех туров.

Сост.:

Дегтярёва О.В.,
заведующий МБО МБУК ВР
«Межпоселенческая центральная библиотека»

ШОЛОХОВСКИЙ ВОПРОС

Пожалуй, сегодня немного всерьез воспринимают попыт­ки оспорить авторство «Тихого Дона». Многочисленные текстологические экспертизы неоднократно подтвер­дили: одну из самых знаменитых эпопей XX века написал именно Михаил Шолохов. Но вопрос остается все равно: как мог двадцатитрехлетний парнишка, видевший в жиз­ни одни только Вешки да Москву, написать такую глубо­кую, насыщенную, сочную, психологически верную прозу?

И еще вопрос: а «Родинку», знаменитый рассказ о том, как красный партизан убил белого офицера, уселся сни­мать с него хорошие сапоги - и обнаружил, что мародер­ствует над трупом собственного сына - как мог написать юноша, которому едва-едва исполнилось двадцать? Что он знал в свои двадцать лет об отцовских чувствах, о воен­ной мужской работе, о революции и гуманизме, о жизни и смерти? Что случилось с ним, что он единственный в эти годы сумел рассказать о Гражданской войне не как о свя­той битве за народную правду, а как о братоубийственной бойне без цели и смысла? Остальной литературе пришлось пройти путь длиной в шестьдесят лет, чтобы начать именно так писать об этой войне…

К 1926 году, когда были опубликованы пронзительные, страшные и правдивые «Донские рассказы», Шолохову ис­полнилось двадцать, и за плечами у него был опыт работы продкомиссаром, службы в реввоенкоме и сочинителем агитпьес, несколько заседаний литобъединения «Молодая гвардия» и пара фельетонов, опубликованных в централь­ной печати. Это - все. Откуда же вырос «Тихий Дон», который с момента начала публикации в «Октябре» (Шо­лохову - двадцать три года) стал настоящим народным чтением: и стар и мал выхватывали друг у друга журналы «Октября» с новыми главами, маститые писатели гром­ко восхваляли молодой талант, сам нарком Луначарский написал на роман Шолохова восторженную рецензию, а режиссеры Правовой и Рождественский в 1930 году (Шолохову - двадцать пять) сняли первый фильм по первым книгам «Тихого Дона». Это второй после Лермонтова случай такого раннего литературного дебюта, но у Лермонтова по крайней мере была еще юношеская лирика и романти­ческий «Мцыри», а Шолохов ударил сразу - прозой умуд­ренного трагическим жизненным опытом старика.

И ладно бы «Тихий Дон» потрясал только эпическим охватом событий, колоритным, богатейшим языком, мет­ким детализирующим словом и огромным количеством талантливо выписанных персонажей. Но ведь дело даже не в этом. Потрясающей правды рассказ о человеке, против воли втянутом в кровавый водоворот жестокой истории, его настоящий - без передергивания, тенденциозности и литературного официоза - трудный путь, каждое дви­жение его незаурядного ума, каждый вздох его неуемной души - это что надо было знать о жизни, чтобы так точно, так искренне, так узнаваемо и в то же время ново выло­жить, как на ладони, перед читателем?

Ответа на шолоховские вопросы теория литературы дать не в состоянии.

А вот история литературы, принимающая все как есть, свидетельствует: не мерялся годами и опытом Шолохов, когда в свои отчаянные тридцать, рискуя головой, писал бесстрашные письма Сталину о перегибах в коллективиза­ции и ужасах голодомора на Кубани (между прочим, Ста­лин в ответ на письма прислал в голодающий край эшелон с зерном), когда почти сорокалетним уходил военкором на фронт Великой Отечественной, когда первым публико­вал рассказ о военнопленных («Судьба человека»), пока­зывая простой героизм тех, кого официальная пропаганда называла предателями…

Шолоховский вопрос

«Роман «Тихий Дон» в совершенстве сочетает классический русский и социалистический реализм».

Эрнест Дж. Симмонс. Введение в русский реализм.

Социалистический, советский, коммунистический необходимо было вычеркнуть – стало ясно после того, как изучили мы материалы Шведской Академии. В завещании Нобеля сказано: награждать – за что? За направление мысли. Какое? И-де-а-ли-сти-чес-ко-е. Стало быть, парящее над политическими пристрастиями и прочими земными заботами. В библиотеке Академии видел я читанные рецензентами книги, поданные в своё время на премию и чуть ли не на каждой странице: «Какой это идеалист?!». Киплинг, последний из писателей-мифотворцев, вот кто умел мастерить фигуры, выходящие, пусть на четырёх лапах, за пределы книжного переплёта. Он обладал словесной магией, но за что же ему премию идеалистическую дали, если у него идея империалистическая?

За Шолохова встал Чарльз Сноу, сказавший нашему Большому Ивану: «Высылайте бумаги, а я подам независимый голос с Запада». Иван нас вызывает и приказывает, чтобы к завтраму было готово. Прочёл я документацию, возвращаюсь в директорский кабинет и, помогая себе, как Полоний, жестами, говорю: «Отделите это от этого, снимайте с меня голову, но если хотите, чтобы дали премию, такие слова, как социалистический и коммунистический, лучше не употреблять». Поднялся Большой Иван из-за своего служебного стола во весь свой рост, который Луначарский приравнивал к высоте телеграфного столба, и, убив меня взглядом, как громовержец, прогромыхал: «И вам не стыдно? А ещё бывший комсомолец!» Но дал добро – во имя интересов государственных.

Изготовил я документы и отправил, а пакет вернулся обратно. Все побледнели, а Иван почернел. В чём дело? Нет никакого Нобелевского комитета там, куда – с опозданием! – были посланы наши бумаги. «Копенганен!» – ударило меня. В тот день у меня в голове был Копенгаген. После годичной стажировки оттуда вернулась одна из моих соучениц по МГУ, и по такому случаю я спешил на встречу всей нашей университетской группы. Отправлял я бумаги вроде бы в Стокгольм, а сам думал: «Копенгаген! Копенгаген!» Вот и вернулся пакет… из Дании. Даю телеграмму в Швецию: «Бумаги давно отправлены». А там не только наконец дошедшие до них бумаги приняли, но и премию дали как было предложено – без партийности, а просто «За бескомпромиссную правдивость».

Позднее, оказавшись в Стокгольме с лекциями по линии «Знания», я первым делом попросил свидания с доктором Остерлингом, ответсекретарем Академии. Шведы насторожились. «Это вы хотите с ним о Солженицыне говорить?» – спрашивали, потому что Остерлинг, жавший руки и Голсуорси, и Бунину, и Элиоту, и Фолкнеру, и Шолохову, только что пожал руку Солженицыну. «Причем тут Солженицын, – говорю, – доктор меня выручил». И пожал я ту же спасшую меня от гражданской смерти руку.

Жавший руки всем литературным Нобелевским лауреатам Остерлинг мне сказал: «Потоком шли письма из вашей страны – не давайте Шолохову, дайте Паустовскому». А за что? Доктор улыбнулся. «Разве в этом дело?» – так можно было истолковать улыбку. А сказать он сказал: «Вы и представить себе не можете, что за политические интриги плетутся за кулисами нашей премии. Только я говорю вам это не для печати. Кроме того, сами знаете, скандал о плагиате».

Шолохов ли написал «Тихий Дон»? Вопрос вроде «шекспировского». А кто написал этого Шекспира? Вопрос старый, однако не устаревший, если отвечать на него по-новому. Шекспира написал Шекспир, – в этом ни один шекспировед сегодня не сомневается, но как написал – никто из профессионалов не повторит традиционного ответа: взял и написал, посетило вдохновение – излил на бумагу… Чтобы вдохновение посетило и взялся за перо, еще много чего должно произойти, прежде чем кто бы то ни было что-то напишет. Творец не творит, а творится, так в сжатом виде можно обозначить современный подход, в котором есть свои крайности, как были крайности в романтической идее о «единственном» и «неповторимом», но в принципе – верно и бесспорно: в словах поэта дышат почва и судьба, по словам Александра Блока. Представить трудно, насколько коллективно-производно авторски-индивидуальное.

Текст «Тихого Дона», нам известный, принадлежит Шолохову – таков вывод Германа Сергеевича Ермолаева, американского эксперта русского происхождения, который выучил четыре тома наизусть, а мы опубликовали в журнале «Вопросы литературы» его статью. Точно так же Шекспиру принадлежит «Гамлет», вобравший, по словам современника, «полно Гамлетов». Об источниках «Гамлета» до сих пор спорят, ясно одно – это переработка другой пьесы и даже нескольких пьес, что считалось тогда в порядке вещей. Как сложился текст шолоховского романа, ещё только начинают исследовать. Допущенный к Шолохову мой очень хороший знакомый, историк, однажды по ходу нашего душевного разговора сказал: «Могу тебе рассказать, – и уже продолжил, – Серафимович…» Разговор происходил в редакции, его отвлекли, и к разговору мы не вернулись. Однако, надеюсь, мой друг известное ему расскажет, поэтому имени не называю.

Шолохов – Стаханов советской литературы, а вместе со Стахановым, как известно, трудилась целая бригада, но также слышал я от людей, достойных доверия: он и сам был орёл. О Шолохове говорили то же самое, впрочем, добавляя: «Пленённый орёл». На меня, хотя говорил я с ним лишь по телефону, произвёл он впечатление двух человек. Один в самом деле орлиного полёта, острый и полный энергии. Другой – смурной, трясина, но то были телефонные разговоры, а откликнуться на приглашение Михаила Александровича, настойчивое, прийти и разделить с ним компанию я не решился: на руках у меня были иностранцы.

В далёком будущем, когда многое окажется снесено могучим ураганом времени, исчезнут нынешние подпорки из пристрастий и организованных мнений, а что останется, то будет стоять на собственных ногах, тогда именно такие фигуры, чудо-богатыри нашего времени, пришедшие на смену классическому чеховскому «нытью», выдающиеся природные дарования, заряженные невероятной жизненной энергией, способные сказку сделать былью, станут привлекать к себе исключительный интерес. Стаханов, Шолохов, Чкалов, Жуков, Королёв – типажно их сыграл актёр из той же плеяды, Николай Крючков. Почему, как в кинокомедии «Свинарка и пастух», оказалась им отведена роль (мягко выражаясь) простофиль, которых, как Чапаева из фильма, водят за нос и в итоге оставляют ни с чем?

Нет в мире неподсудных, Шолохова не только можно, но и нужно так сказать разоблачить, как разоблачили, то есть изучили до последней строки Шекспира, обнаружив его зависимость от современников и придя к выводу, что сочетал он готовые формы, но – как сочетал! Моцарт, пишет историк музыки, не изобрёл каких-либо новых форм. И я не знаю великих писателей, которые бы являлись изобретателями-первооткрывателями, зато, как всем известно, великие писатели были великими читателями, они вычитывали приёмы и формы у ныне забытых новаторов, применяя их с такой содержательной выразительностью, что кажется, будто они те же приёмы и формы открыли, а они – завершители.

«Донские рассказы», несомненно, шолоховские, и «Тихий Дон» – одна рука по стилю и направлению мысли, по энергии и накалу страстей. Но в «Тихом Доне» охват и материал огромный, попадаются (как я думаю) страницы, в которых дает себя знать другая рука. Кроме того, установлено нечто невероятное, если считать, что роман полностью принадлежит никогда не воевавшему двадцатипятилетнему автору. В шолоховском эпическом романе размером с «Войну и мир» нет ни одной исторической ошибки, не спутаны бесчисленные «выпушки, петлички», когда они путаются у отвоевавшего три войны Толстого. Откуда такая безошибочность? Далее, пусть не говорят мне, что иные эпизоды «Тихого Дона» кто-то способен было создать лет в двадцать пять, что не означает, будто одарённый молодой прозаик эти эпизоды у кого-то просто списал. Но даже при сверхгениальности – что молодо, то зелено, как «Герой нашего времени». И это касается не войн и революций. Пуская людей в расход или раскулачивая, как это смолоду делали талантливейшие писатели советского времени, Шолохов и Гайдар, всё равно, по той же молодости, некоторых мелочей в поведении тех же людей заметить не могли, скажем, как мать дает грудь ребенку, что в романе подмечено зрелым взглядом, а возрастной взгляд неподделен. Для этого нужна житейская мудрость, которая до положенного срока не наступает. Молодой талант способен оценить зрелый взгляд и как источник удачно использовать, что, я думаю, в «Тихом Доне» и сделано.

Если бы о подсобных материалах выдающегося по достоинствам романа, вышедшего (согласно мнению тех, кто думает, как Ермолаев) из-под пера Шолохова, было сказано в авторском предисловии, как всегда делалось и делается, то шолоховский вопрос оказался бы давно исчерпан: игра в открытую беспроигрышна! Никто же не упрекал в плагиате Алексея Толстого – сам рассказал, как на основе «Пиноккио» создал «Приключения Буратино». Что там говорить! Вспомним крыловские басни, о которых все знали, что они не оригинальны. Крылов по-своему написал басни Федра и Лафонтена, но как написал! Почему Печорин читал вальтер-скоттовских «Пуритан» сначала с усилием ? Там, одно за другим, три предисловия, объясняющие даже слишком дотошно и подробно, откуда автор взял (а не выдумал) то, о чём рассказывает читателям. Предисловие к «Тихому Дону» надо было, да и сейчас не поздно, написать.

Симмонс навёл критику на мою книгу о лошадях, указав, как и полагалось советологу, о чем я умолчал, – о конях в «Тихом Доне». Критический отзыв американца удалось опубликовать в журнале «Коневодство» – единственный симмонсовский текст, проскочивший в советской печати, и уж как он был доволен, видно, галочку себе где-то поставил. Ведь не допускали. В отличие от МГУ, в Минсельхозе, под эгидой которого издавался лошадиный журнал, понятия не имели о требовательном критике моей иппической исповеди.

Критика Симмонса была совершенно справедливой: среди всех коней, которые проносятся по страницам «Тихого Дона», есть и племенной дончак – четко, умелой, я бы сказал, набитой литераторской рукой прописан иппический этюд, вроде рисунков Ватагина к «Маугли», сделанных в эпоху таланта плюс умения. На этой странице романа стилистическое мастерство сочетается с чувством материала. Точно на таком жеребце я ездил, был он ещё норовистей, по кличке Зверобой, в конюшенном просторечье и по характеру Зверь. Такие кони считаются «людоедами»: едва подойдёшь к нему седлать, бросается на тебя, чтобы зубами загрызть и копытами передними затоптать. Зверь даже ещё пытался теми же зубами вытащить меня из седла уже после того, как успевал я на него взобраться, но таково было условие моего пребывания на той конюшне – езда на Зверобое, а я тогда по возрасту принадлежал к молодому племени, которому, по словам Петрарки в переводе Пушкина, погибать не больно.

Умолчал же я о шолоховских конях потому, что при обработке этого мотива нельзя было использовать наиболее яркие из доступных мне красок. Михаил Александрович в телефон говорит: «Н-ну, где ж-же т-ты? Жжду». А тут из хрущевского секретариата звонят и приказывают очень любезным тоном: «Вас с иностранными гостями гордость нашей литературы ждет, так уж, пожалуйста, расстройте встречу». Звоню, слышу: «Г-где же ты? Что? Ну, хоть сам приходи. Ж-жду!». Дрогнул я – не решился. Потом слышал, рассказывали, будто мы с Шолоховым всю ночь пили и говорили о лошадях. К сожалению, не пили и не говорили. А жаль было легенду разрушать. «Такому вранью грех не верить», как говорил Хемингуэй.

«Отрицательная возможность» – так называли поэты-романтики событие несостоявшееся, но всё же имеющее значение по самой возможности такого события. Разговора, как я уже сказал, было у нас два. При воспоминании о первом звучит у меня в памяти голос поистине живого классика – он настаивает, чтобы я ему назвал своё отчество. Спокойно и серьезно, без малейшей рисовки, отвергает мой довод: слишком велика для меня честь по возрасту. Настаивал Шолохов, желая проверить, кто я – по отцу. Когда же отчество я назвал, столь же естественно тот же звонкий приветливый голос произнёс: «Ну, вот, мы с тобой Михаил и Михайлович», и как бы установив через имена неофициальную связь между нами, Шолохов столь же благожелательно продолжил: «Буду в Москве через месяц, тогда и увидимся: звони!». Через месяц: «Г-где жже ты? Ж-жду!».